Сам Иван Никитович в Корее не дрался. Это было ему строго-настрого запрещено. Но его тактическая грамотность, неутомимость, исключительная природная одаренность, великолепное чувство юмора внесли неоценимый вклад в боевую работу дивизии.
Дружба связывала нас до его последних дней. Мы дружили семьями, вместе встречали праздники, отмечали дни рождения, бывали на официальных приемах.
Мастер меткого и остроумного слова, он называл нас с Юлией Алексеевной, к нашему удовольствию, "слетанной парочкой"».
Из книги Героя Советского Союза генерал-майора авиации А.С. Куманичкина «Чтобы жить…»:
«Меня часто спрашивают:
— Вот вы воевали рядом с Иваном Никитовичем Кожедубом. Правда, что он сбил 62 самолета?
Примечательно, что эти вопросы задают не только молодые летчики, но и участники войны, хорошо знающие, что значит сбить вражеский самолет.
Отвечаю я всем одинаково:
— Конечно, правда. Сходите в Музей Военно-воздушных сил, и вы увидите там самолет Ла-7 под номером 27, на котором летал Иван Кожедуб. Вы увидите 62 звездочки на борту этой машины.
В одном бою — три самолета, за день — шесть самолетов, одной очередью — два самолета… Эти цифры кажутся фантастическими. Но никакой фантастики, никакого преувеличения тут нет. Воздушный бой был стихией Кожедуба. Ивана нетрудно было смутить чем-то на земле, поставить в тупик, но в воздухе он не знал ни сомнений, ни колебаний, ни неуверенности.
— Все ко мне! — летит его призыв. — Атакую группу противника в квадрате шесть.
Спешим туда и видим характерную картину. Иван со своим ведомым уже ведет бой, не дожидаясь подхода товарищей. И уже дымится очередной "мессер" или "фоккер", попавший под точный удар Кожедуба. Три фактора определяют успех атаки — огонь, маневр, внезапность, и каждым из них Иван пользовался блестяще.
Поразить цель с близкого расстояния легче, чем с дистанции, скажем, в 700—800 метров. Это аксиома. Для Кожедуба же расстояние не играло особой роли. Он настолько прицельно вел огонь, что с одинаковым успехом срезал фашистские самолеты и в упор, и с большой дистанции.
— Ты думаешь, подошел ближе — успех обеспечен? — учил молодых летчиков Иван. — Как бы не так! Фашист, он ведь тоже не лыком шит. Он тебя видит и готов упредить все твои действия. Значит, важно найти такую точку, выбрать такой момент, когда именно и нужно открывать огонь. Не раньше и не позже. Вот давай посмотрим, почему от тебя сегодня фриц целехоньким ушел…
И начинается кропотливый, я бы сказал, дотошный, разбор боя. Конечно, Иван был талантливым летчиком-истребителем. Чутье, летная выучка, высочайшее профессиональное мастерство — все это воспринималось чуть ли не как данное изначально, от рождения, что ли. Но чем ближе я знакомился с Кожедубом, тем отчетливее понимал — необыкновенным раскрытием своего летного характера Иван обязан был прежде всего самому себе, своей работоспособности. Каждый вылет, каждый бой для Кожедуба был уроком, из которого он извлекал пользу. При этом, учась сам, мастер учил и других.
Вот они приземляются с Титаренко после очередного вылета. И тут же начинается разбор. Говорит ведомый. Иван сидит молча, слушает. Красноречие Дмитрия наконец иссякает, и тогда Кожедуб начинает объяснять ведомому его промахи и ошибки. Я сижу поодаль и с интересом наблюдаю, как Титаренко пытается возразить своему ведущему. Дима показывает что-то руками, Иван скептически бросает две-три фразы, и я вижу, как грустнеет Димино лицо: контраргументов больше нет.
— Ладно, Дима, не сердись, — успокаивает Иван. — Давай лучше прикинем, как действовать в следующий раз. Вот, к примеру, складывается ситуация, когда тебе приходится быть ведущим, а мне ведомым. Как нам взаимодействовать в этом случае? Рассмотрим варианты…
И они склоняются над листком бумаги или просто что-то чертят на земле.
Надо сказать, что, будучи требовательным к себе, Кожедуб столь же высокие требования предъявлял и к окружающим. Одно из неукоснительных требований Ивана Никитовича — тщательный анализ своих действий в бою. Когда над Кюстринским плацдармом погиб Гриша Орлов, Кожедуб с ведущим Орлова старшим лейтенантом Стеценко самым тщательным образом разобрал ошибки, допущенные парой в этом бою.
— Что же делать оставалось Грише, — объясняет Стеценко, — ему ж податься было некуда. Вы смотрите, товарищ майор, Гриша атакует "фоккер", тот горит. Орлову надо бы уйти после атаки вверх, но облачность низкая, и Гриша, считая, что противник сбит, решает проскочить перед "фоккером". Кто же знал, что немец еще огрызнется?
— Законы боя нарушать нельзя, — возражает Кожедуб. — Проскакивать перед носом у противника — самоубийство. Это первая ваша ошибка.
— А вторая? — упавшим голосом спрашивает Стеценко.
— Вторая? Вторая заключается в том, что оба вы расслабились, поверили в легкую удачу. Дескать, противник уже не тот, жидковат стал, не сопротивляется. Запомни: пару, как боевую единицу, надо сохранять при любом стечении обстоятельств. Ведомый должен всегда быть рядом с ведущим, поддерживать его огнем, не отпускать вперед.
— Я понимаю…
— Сейчас-то понимаешь, а вот в воздухе, видать, не очень. — Кожедуб неумолим. — Гриша увлекся самостоятельными действиями, а про ведущего забыл. Дисциплина ведения воздушного боя была нарушена — и вот результат.
Сам Кожедуб необычайно серьезно относился к выполнению любого задания. Казалось бы, знаменитый ас, дважды Герой, он бы мог себе позволить хоть какое-то послабление… Не позволял!
— Здесь я бы мог сделать лучше! — такой фразой он заканчивал разборы многих своих полетов. И это даже тогда, когда его техник пририсовывал очередную звездочку к созвездию на фюзеляже.
— Саня, а как бы ты поступил на моем месте?
— А ты что скажешь, Серега?
— Дима, что посоветуешь?
Иван вбирал в себя частицы опыта других. Такой характерный штрих: Кожедуб вел дневник (чего никто из нас больше не делал). Записывал он туда все свои бои, бои своих товарищей и даже тактические приемы противника. Таким образом, на разборах или просто в разговорах с летчиками Иван мог с помощью своих дневников привести аналогичный бой годичной давности, сравнить его с нынешним.
— Хиба он роман сочиняе? — разводил руками Александ-рюк. — И пише, и пише. Ну, як Лев Толстой или Тарас Григорьевич Шевченко. Покажи, Иван, хлопцам свои вирши.
— Какой там роман, — возражал Титаренко. — Все проще: прошлой ночью Иван проиграл, а теперь вот сидит и рассчитывает, как бы отыграться. Сумма ж велика!
(Ночной преферанс был в полку очередным увлечением в последние месяцы войны — в нелетную погоду, разумеется. В нашей небольшой комнатке собиралась дружная компания — Кожедуб, Титаренко, Зарицкий и комэск-3 Щербаков. Сам я играл скверно и поэтому предпочитал отлеживаться на кровати, пытаясь заснуть. Кожедуб знал мои муки и, чтобы подлить масла в огонь, начинал "заводить" Ивана Щербакова. Иван слышал плоховато, поэтому и говорил громче других. А когда Кожедуб с Димой Титаренко подначивали его, то и вовсе орал. Я, лежа на своей койке, молча поднимал с пола сапог и бросал к ним на стол — карты разлетались, шум на несколько минут смолкал. Потом все повторялось: играли ребята азартно — организм требовал хоть какой-то разрядки после изнурительного дня боевых вылетов.)
