Постепенно она привыкала к расписанию Бруклинского колледжа – трехчасовые занятия с десятиминутными переменами, – к принятому там странному обыкновению объяснять все, начиная с азов; это относилось даже к такому простому делу, как записи в гроссбух сумм, поступающих в банк и выдаваемых им, с указанием даты и имени того, кто внес или забрал деньги или выписал чек. Ничего сложного тут не было, как и в видах банковских счетов или процентных ставок. А вот когда дело дошло до выставления годовых счетов, выяснилось, что принятая здесь система сильно отличается от уже освоенной Эйлиш, включает в себя намного больше дополнительных факторов и сложных подробностей – к примеру, клиенту полагалось указывать свой город, штат и выплаченные им федеральные налоги.
Она жалела, что никак не научится отличать евреев от итальянцев. Кое-кто из евреев носил ермолки, а людей в очках среди них было гораздо больше, чем среди итальянцев. Но в большинстве своем студенты были смуглыми, кареглазыми, прилежными молодыми людьми с серьезными лицами. Женщин в ее группе насчитывалось очень мало, а ирландки так и вовсе ни одной, как, впрочем, и англичанки.
Все студенты, казалось, знали друг друга и разгуливали стайками. Впрочем, с Эйлиш они были вежливы, уступали ей место в аудитории, старались, чтобы она чувствовала себя непринужденно, вот, правда, проводить ее до дома никто не предлагал. Никто не задавал ей личных вопросов, не садился рядом с ней больше одного раза. Аудитории в колледже были намного просторнее тех, к каким Эйлиш привыкла в родном городе; возможно, поэтому, думала она, обучение и происходит тут медленнее.
Преподаватель коммерческого права, приходивший по средам после первой перемены, был явным евреем; она полагала, что фамилия Розенблюм – еврейская, однако он отпускал шутки насчет евреев, а с другой стороны – акцент его, по представлениям Эйлиш, ничего общего с итальянским не имел. Говорил он самоуверенно и постоянно предлагал студентам представить, что каждый из них – президент огромной корпорации, поогромнее даже, чем у Генри Форда, и судится с другой корпорацией или с федеральным правительством. Розенблюм брал реальные дела и на их примере разбирал спорные вопросы. Он знал имена и послужные списки юристов, которые их вели, знал особенности характера судей, выносивших решения по этим делам, а также тех, кто рассматривал их в апелляционных судах.
Выговор мистера Розенблюма Эйлиш понимала без труда, даже когда он делал грамматические и синтаксические ошибки или использовал неверное слово. Подобно другим студентам, она записывала его рассказы, однако в учебнике по основам коммерческого права большинство дел, которые разбирал мистер Розенблюм, даже не упоминалось. В своих письмах домой она пересказывала иные из анекдотов мистера Розенблюма, персонажами которых неизменно являлись поляк или итальянец, – так легче было передать атмосферу на его занятиях, объяснить, почему большинство студентов ждет каждой среды, какими простыми и увлекательными выглядят в его изложении корпоративные тяжбы. Что ее беспокоило, так это экзаменационные вопросы мистера Розенблюма. Как-то после занятий она заговорила об этом с одним из студентов, молодым человеком в очках, курчавым, на вид дружелюбным и прилежным.
– Может, надо спросить у него, по какому руководству он преподает, – сказал молодой человек, по лицу которого также пробежала тень беспокойства.
– Не думаю, что такое существует.
– Вы англичанка?
– Нет, ирландка.
– А, ирландка. – Он кивнул и улыбнулся. – Что же, увидимся на следующей неделе. Может, тогда у него и спросим.
Становилось все холоднее, по утрам порой дул прямо-таки ледяной ветер. Эйлиш дважды проштудировала учебник по праву, делая из него выписки, купила еще один – порекомендованный мистером Розенблюмом, теперь эта книга лежала на прикроватной тумбочке рядом с будильником, который звонил каждое утро в семь пятьдесят пять, как раз когда Шейла Хеффернан вставала под душ по другую сторону коридора. Что мне больше всего нравится в Америке, думала по утрам Эйлиш, так это отопление, которое не выключают на ночь. Она написала об этом американском обыкновении маме, Роуз, Джеку и другим братьям. Даже зимними утрами, писала она, воздух похож на теплый гренок, и ты вылезаешь из постели, не боясь, что твои ступни примерзнут к полу А проснувшись ночью и услышав, как за окном воет ветер, можешь с удовольствием повернуться в теплой постели на другой бок. Мама написала, что ее удивляет, как это миссис Кео может позволить себе топить всю ночь, и Эйлиш ответила: дело вовсе не в миссис Кео, она никакой экстравагантностью не отличается, отопление работает по ночам у всех американцев.
Уже пришло время покупать рождественские подарки, которые она собиралась послать маме, Роуз, Джеку, Пату и Мартину, – Эйлиш выяснила, когда их следует отправить, чтобы они пришли вовремя, и задумалась о том, как пройдет Рождество за кухонным столом миссис Кео, станут ли жилицы обмениваться подарками. В конце ноября она получила письмо от отца Флуда: он спрашивал, не сможет ли она оказать ему личную услугу – поработать в общественном зале прихода, подавая обед людям, которым некуда больше пойти. Он понимает, писал отец Флуд, что с ее стороны это будет большой жертвой.
Эйлиш немедля ответила, что все рождественские выходные, включая и само Рождество, она в полном его распоряжении. И сообщила миссис Кео, что проведет день Рождества вне дома, будет работать у отца Флуда.
– Хорошо бы вы и некоторых прочих с собой прихватили, – сказала миссис Кео. – Не стану называть имен или еще что, но это один из тех дней в году, когда мне хочется получить хоть капельку покоя. Может статься, и я заявлюсь к вам и отцу Флуду – как нуждающаяся. Просто покоя ради.
– Уверена, вам будут очень рады, миссис Кео, – ответила Эйлиш и, сообразив, что ее хозяйка может счесть эти слова обидными, поспешила добавить (тем более что взгляд миссис Кео и вправду стал гневным): – Но разумеется, вы будете нужны здесь. И это так хорошо – встречать Рождество у себя дома.
– Честно говоря, я его боюсь, – сказала миссис Кео. – И если бы не мои религиозные убеждения, я бы игнорировала Рождество, как делают евреи. В некоторых районах Бруклина оно ничем не отличается от любого другого дня. Я всегда думала, что рождественские холода как раз и придуманы для того, чтобы мы не забывали о нем. А вас, когда мы сядем за стол, нам будет не хватать. Я так надеялась увидеть за столом уэксфордское лицо.
Как-то раз Эйлиш, направляясь на работу и переходя Стейт-стрит, увидела торговца часами. Времени у нее было достаточно, поэтому она остановилась у лотка. В часах она не разбиралась, однако цены показались ей низкими. А денег в ее сумочке хватало, чтобы купить по часам каждому из братьев. Даже если часы у них уже есть, – Эйлиш знала, что Мартин носит отцовские, – эти смогут послужить им, когда старые откажут или потребуют починки, к тому же часы американские, а в Бирмингеме это что-нибудь да значит; опять же, упаковать их будет легко, а переслать – недорого. А в обеденный перерыв она заглянула в «Лухманнс» и приметила там чудесные кардиганы из ангоры. Правда, стоили они больше, чем Эйлиш собиралась потратить, однако на следующий день она вернулась и купила – один для мамы, другой для Роуз, упаковала их вместе с купленными на распродаже нейлоновыми чулками и отправила в Ирландию.
