20 апреля, в день 56-летия Гитлера, русские развили наступление из района Лаузица на северо-запад; и к вечеру уже достигли Шпревальда. В это время генерал Кребс отправил хорошо вооруженный моторизованный отряд численностью в 250 человек — последний боевой резерв лично начальника Генерального штаба сухопутных войск — встретить противника близ Лукау, в 40 километрах южнее нашей штаб-квартиры.
Вскоре поступило еще более печальное известие. Русские войска, сосредоточенные к северу от Берлина, пройдя через Эберсвальде, достигли Ораниенбурга. Это наступление фактически началось еще накануне, но было упомянуто в рапорте всего лишь как прорыв на отдельном участке 150 танков неприятеля. В действительности это был решающий удар целого танкового корпуса, осуществленный по приказу маршала Жукова.
В имперской канцелярии тем временем продолжались торжества по случаю дня рождения фюрера. В праздновании приняли участие почти все старые соратники Гитлера. Среди присутствовавших можно было увидеть Геринга, Гиммлера, Бормана, Шпеера и руководителей трех родов войск. Сначала все было спокойно, но вскоре ближайшие сподвижники фюрера стали требовать, чтобы он вместе со своей ставкой покинул Берлин и перебрался в Верхнюю Баварию. Не уговаривал его только Геббельс, гауляйтер и верховный комиссар обороны Берлина. Но Гитлер колебался. Пока что он согласился лишь на то, чтобы гросс-адмирал Дёниц стал правителем северной части Германии на тот случай, если американцы и русские договорятся расчленить Третий рейх надвое. Поскольку он не назвал правителя южной части разъединенного государства, можно было с полным правом предположить, что он еще не отказался от мысли переселиться на юг. Гиммлер со своим штабом и министерство иностранных дел переходили на территорию, подконтрольную Дёницу, а Герингу надлежало следовать на юг.
Оставаться в Берлине, как неоднократно подчеркивал Гитлер, побуждала его прямо-таки фанатичная вера в собственную гениальность и неуязвимость. Он был, кроме того, твердо убежден, что его личное присутствие в столице вдохновит солдат на героические подвиги, которые помогут остановить и уничтожить наступающие полчища русских. В полдень Гитлер лично вручил Железные кресты подросткам из гитлерюгенда, проявившим мужество и смелость. Только под вечер, когда гости покинули имперскую канцелярию, фюрера познакомили с исключительно тревожными сообщениями фронтовых частей, о чем шла речь выше. Имеются в виду продвижение Красной армии из района Мускау — Форст в северо-западном направлении и прорыв русских танков, ранее дислоцированных севернее Берлина, к Ораниенбургу. Эти последние события означали неизбежную катастрофу Германии, ибо свидетельствовали о намерении советского командования взять Берлин в клещи. В довершение ко всему русские повели наступление на позиции 3-й немецкой танковой армии. Вечером войска маршала Константина Рокоссовского захватили два плацдарма на западной стороне Одера, южнее Штеттина, где река разлилась в ширину на три километра. На этом же военном совете Гитлера проинформировали о том, что генерал Штейнер перевел свою армейскую группу на открытый южным фланг 3-й танковой армии. В действительности же это сообщение было сплошной фикцией. Штейнер в самом деле получил подобный приказ от командования группой армий «Висла», но у него не было войск, чтобы выполнить его. Планировалось сформировать эту армейскую группу из остатков разбитых немецких воинских частей, в беспорядке отходивших от линии фронта, а также включить в нее одно или два боевых соединения из группы армий «Висла». Однако все эти планы остались на бумаге, и воплотить их в жизнь в наступившем хаосе не представлялось возможным.
Гитлер приказал Штейнеру в течение 24 часов атаковать русские войска, прорвавшиеся севернее Берлина, отсечь их от главных сил и уничтожить. В его расчетах Одер по-прежнему оставался основой оборонительных рубежей на востоке. Отдельные соединения 9-й армии, все еще находившиеся во Франкфурте-на-Одере, должны были организовать наступление в южном направлении и вместе с частями группы армий «Центр» под командованием генерал-фельдмаршала Шёрнера отразить войска маршала Конева, продвинувшиеся до реки Нейсе, от оставшихся далеко позади тыловых баз снабжения. Предполагалось, что в результате совместных решительных действий армейской группы Штейнера, частей 9-й армии и отдельных соединений Шёрнера Красная армия будет наголову разбита.
В действительности Гитлер не знал, да и не желал знать, что происходило на самом деле за пределами имперской канцелярии. Когда военный совет в это достопамятное 20 апреля закончился и наступила ночь, начался великий исход из Берлина. Гиммлер со своим штабом отправился на север, Геринг и его Главный штаб военно-воздушных сил, за исключением задержавшихся на время генералов Кёлера и Кристиансена, поехали на юг. С ними ушла и основная масса партийных и государственных чиновников.
На следующее утро, в 6 часов, меня разбудил телефонный звонок старшего лейтенанта Кренкеля, руководителя отряда, посланного накануне в разведку. «Мимо нас проследовали около 40 русских танков и моторизованная пехота, — доложил он. — Через час собираюсь атаковать». Мы сразу поняли: наш командный пункт обречен. У нас совсем не осталось резервов. Армия Венка, которая, возможно, спасла бы положение, воевала на Эльбе с американцами. В 9 часов снова позвонил Кренкель и сказал: «Наша атака отбита с большими потерями. Посланные в разведку танки доложили о продвижении к северу крупных танковых колонн русских». Догадаться было не трудно: они шли на Берлин и по пути непременно захватят Цоссен. Я передал все эти тревожные сообщения генералу Кребсу, который немедленно информировал имперскую канцелярию, настаивая на решении о передислокации Генерального штаба, поскольку иначе, мол, будет невозможно надежно руководить войсками. Однако Гитлер все еще тянул. 22 апреля плохие новости посыпались словно из рога изобилия как с Северного, так и с Южного фронта, и распространились молниеносно по коридорам и комнатам нашей штаб-квартиры. Я не успевал класть телефонную трубку. Каждый хотел знать, состоится ли очередное совещание у генерала Кребса, учитывая дурные вести. И я неизбежно отвечал, что состоится, как обычно, в 11.00, но тут же, в нарушение приказа моего начальника, советовал на всякий случай быть готовым к поспешной эвакуации.
Совещание еще не началось, а в приемной уже стоял несмолкаемый шум и гомон; офицеры связи, снабженцы, секретари сновали туда и сюда, собравшиеся генералы и полковники разговаривали так громко, что мне пришлось несколько раз просить их вести себя потише и не мешать мне принимать телефонограммы. Но за несколько минут до начала совещания в комнате внезапно воцарилась мертвая тишина, и тотчас же вновь раздались глухие отрывистые удары, хорошо знакомые каждому, кто когда-либо участвовал в боях. Мы молча переглядывались, на лицах большинства присутствовавших застыло выражение скорее не страха, а изумления. «Это, должно быть, русские танки в Баруте, — проговорил кто- то. — Не далее 10–15 километров отсюда, думается мне. Они могут оказаться здесь через полчаса».
— Прошу вас, господа, — сказал генерал Кребс, появляясь в дверях своего кабинета.
Так началось последнее совещание у начальника Генерального штаба сухопутных войск. Но уже через несколько минут меня вызвали в приемную, где находился только что прибывший с фронта старший лейтенант Кренкель, крайне усталый и выпачканный в грязи. Он доложил, что от его усиленного разведывательного отряда осталось всего 30–40 человек и пара автомашин. По его словам, русские заняли Барут, но группа из примерно 50 солдат и фольксштурмистов с двумя зенитными орудиями все еще оказывала сопротивление. Продвижение противника замедлилось. Закончив рапортовать, Кренкель спросил, какие будут дальнейшие указания.
