Можно было заметить, что кто-то постарался сгладить общее угрюмое впечатление от помещения. Справа, прямо над длинной скамьей, на стене висели шесть картин старых итальянских мастеров. У противоположной стены стояли стол и четыре стула, сработанных в псевдодеревенском стиле, рядом — дверь в совещательную комнату, слева — дверь в апартаменты Гитлера.
Вскоре левая дверь отворилась, и на пороге показался фюрер, сразу за ним — прихрамывающий Геббельс и затем — Борман. Пожав руки Кребсу и нам, Гитлер направился в свой кабинет; сутулился он еще больше, шаркал ногами еще сильнее; глаза не горели тем странным огнем, который я заметил на первой встрече, черты лица обвисли, и он выглядел больным и очень дряхлым стариком. Кребс встал у одного конца стола, слева от кресла Гитлера, Геббельс занял место напротив. Этот невысокий, щуплый человечек тоже заметно сдал. Выражение бледного лица с впалыми щеками выдавало крайнее беспокойство. Слушая доклады, Геббельс постоянно сверял наши высказывания с лежащей на столе штабной картой и иногда задавал вопросы. Его озабоченное лицо и тревожный взгляд когда-то фанатично горевших глаз были красноречивее любых слов. Как Верховный комиссар обороны Берлина, ни он, ни его семья не могли покинуть город; Геббельс, по сути, сделался заложником собственной пропаганды. Другие, по крайней мере, смогли обезопасить свои семьи, у него же не было такой возможности; его жена и пятеро детей должны были разделить с ним печальную участь.
Мне пришлось на короткое время отлучиться: принять телефонный звонок. Когда я вернулся, Гитлер продолжал разговор с Кребсом, а Геббельс, подойдя ко мне, шепотом спросил о последних новостях. Видимо, он не ожидал услышать что-то обнадеживающее или утешительное. В ответ я прошептал, что танковые колонны русских, наступавшие с плацдарма в Гарце, продвинулись на 50 километров к западу и достигли пункта к югу от Штеттина, где у нас очень слабая линия обороны.
Как только Кребс кончил докладывать, Гитлер вопросительно посмотрел на меня. Какой-то момент я колебался, мне было бы предпочтительнее сначала обрисовать ситуацию Кребсу, но генерал нетерпеливо шевельнул рукой, и мне не оставалось ничего другого, как докладывать фюреру, так сказать, экспромтом, без предварительной тщательной подготовки. Все время мне мешали как следует сосредоточиться трясущиеся левая сторона тела и голова Гитлера. Всякий раз, когда он принимался водить дрожащей рукой по карте, я боялся потерять нить моих рассуждений. Когда я закончил, фюрер некоторое время молчал, как бы размышляя, затем, внезапно повернувшись к Кребсу, стал осыпать его бранью. При этом он всем телом подался вперед, руки судорожно вцепились в подлокотники кресла.
— Успех русских в полосе 3-й танковой армии, занимавшей оборону вдоль такой выгодной естественной преграды, какой является Одер, можно объяснить лишь некомпетентностью немецкого военного руководства! — кричал Гитлер, тыкая рукой в лежащую перед ним карту.
Кребс попытался осторожно возражать, напоминая, что на данном участке фронта у нас были лишь наспех сформированные части и отряды фольксштурма, в то время как маршал Рокоссовский бросил в атаку отборные гвардейские дивизии. Кребс также напомнил, что незначительные резервы 3-й танковой армии были использованы ранее на обоих флангах, где складывалась угрожающая обстановка, и частично переброшены на защиту Берлина. Но Гитлер раздраженно отмахнулся от этих доводов.
— Наступление севернее Ораниенбурга, — сказал он, — должно непременно начаться самое позднее завтра. Для этого 3-я армия должна собрать в кулак все наличные силы, сняв с других участков фронта, где пока противник не проявляет активности, любые воинские части. Нужно во что бы то ни стало восстановить прямую связь Берлина с северными немецкими землями. Немедленно передайте в войска мой приказ.
Когда Бернд фон Фрайтаг-Лорингхофен на минутку вышел из кабинета, чтобы переслать в нужные инстанции приказ фюрера, генерал Бургдорф, присоединившийся к нам в ходе совещания, упомянул генерала СС Штейнера, готовившего наступление от Ораниенбурга. До последнего времени Штейнер командовал в Курляндии элитным 3-м танковым корпусом СС и пользовался особой протекцией руководства военизированных формирований СС и самого фюрера. Но теперь имя Штейнера вызвало у Гитлера очередной неконтролируемый приступ ярости.
— Эти надутые недалекие и нерешительные руководители СС мне не нужны! — бушевал он. — Я вовсе не хочу, чтобы Штейнер здесь командовал, ни при каких условиях!
И Гитлер тут же распорядился отстранить Штейнера от руководства операцией; на этом совещание закончилось.
В полдень поступило сообщение о возросшем давлении советских войск на город с юга. Не прошло и часа, как нас уведомили о том, что русская артиллерия начала обстреливать территорию аэропорта Темпельхоф, и взлетно-посадочная полоса приведена в негодность. С этого момента снабжение города по воздуху можно было осуществлять только с аэродрома Гатов. Однако в 17.00 мы узнали, что и этот аэродром находится под интенсивным артиллерийским огнем противника.
Советская пехота появилась в лесистой местности к северу от Дёберица, три танка Т-34 блокировали шоссе Берлин — Науэн, последнюю главную дорогу из столицы на запад.
С полудня в качестве крайней меры спешно готовили взлетно-посадочную полосу в центре Берлина, на проспекте по обе стороны от Колонны Победы. Ближе к вечеру обстрел центральных кварталов города заметно усилился. До тех пор складывалось впечатление, что огонь вела лишь одна батарея с целью психологического воздействия, но теперь снаряды падали почти непрерывно: русские, как видно, подтянули значительные огневые средства крупных калибров. Поздно вечером из штаба группы армий «Висла» нас известили о тяжелых оборонительных боях, которые ведет 9-я армия на линии Люббен — Губен — Франкфурт — Фюрстенвальде. Поэтому она не могла, согласно приказу, перегруппироваться для атаки в западном направлении и соединиться с армией Венка. Передовые части русских в это время уже вышли в район южнее Потсдама и юго-восточнее Бранденбурга. Как сообщили из штаба 12-й армии, им пока не удалось выстроить сплошной рубеж обороны или создать ударный кулак из боеспособных соединений для прорыва извне блокады Берлина; более того, войска 12-го корпуса разделились на самостоятельные группы и вели бои с наступающим противником.
В ночь на 24 апреля Гитлер издал приказ о расформировании Верховного главнокомандования сухопутных войск и передаче его функций Верховному главнокомандованию вооруженными силами Германии и о слиянии армейского Генерального штаба со ставкой вермахта под общим руководством генерала Йодля, который в конце концов осуществил свою давнюю мечту, хотя слишком поздно.
Вечером 24 апреля поступила не подтвержденная пока из других источников информация о встрече близ Кетцина, в 15 километрах к северу-западу от Потсдама, передовых частей маршала Конева, наступавших на Берлин с юга, с такими же частями маршала Жукова, прорывавшимися к столице Третьего рейха с севера.
К полуночи 24 апреля появились первые признаки того, что сопротивление с нашей стороны заметно возросло; сказывались драконовские меры военно-полевых судов и беспощадная тотальная мобилизация всех гражданских лиц, способных носить оружие, которую осуществили Геббельс и Борман еще в течение прошедшего дня. Высказанное ранее предположение о том, что русские подтянули значительное количество артиллерии, подтвердилось полностью 25 апреля, когда противник ровно в 5.30 открыл ураганный огонь по центральным кварталам Берлина. Продолжался обстрел около часа, а потом он вновь принял уже знакомую форму психологического давления. Около 10.30 нам было приказано явиться к Гитлеру с докладом. В приемной мы застали уже ожидавших Бормана и Лоренца, постоянного представителя министерства печати в ставке фюрера. После коротких взаимных приветствий мы проследовали в кабинет Гитлера. Не успел Кребс приступить к докладу, как Лоренц прервал его и попросил разрешения проинформировать собравшихся о последних событиях.
