— Доброго пути, мастер. Я звонила просто так.
— Вы забыли добавить: берегите себя, — сухо сказал Ратибор. — В устах эфаналитика это звучит весьма интригующе. Привет Грехову.
Связь прекратилась.
Ратибор задумчиво подергал себя за ухо, невольно улыбнулся, представив реакцию проконсула, — рядом с Настей находится, конечно, он, — и дал отбой автоматике стола. Ни Егору, ни Макграту звонить не хотелось, да и не стоило в данный момент. Помочь ему они не могли ничем.
— Вперед, опер, — сказал он сам себе. — Нас ждут двое великих: Конструктор и Забава Боянова, и кто из них страшней — еще неизвестно.
* * *
Спейсер «Афанеор», доставивший к омеге Гиппарха долговременную орбитальную станцию и группу ученых, подошел к остывшей от дыхания БВ звезде практически «вплотную» — на расстояние в десять тысяч километров и завис на несколько минут, заранее подготовив операцию десантометания.
Первой вниз в абсолютную темноту бывшей звезды, загородившей половину сферы обзора, пошла станция — двухсотметровый плоский диск с ребрами по торцам — генераторами антитяготения. Следом за ней спейсер выпустил короткую «очередь» из семи «пуль»— десантную миниобойму под командованием Берестова. В состав обоймы вошла и Забава Боянова, имевшая, как оказалось, личный карт-бланш — допуск к подобного рода рискованным операциям.
Омега Гиппарха давно прошла преобразующую зону Большого Выстрела, но плановые исследования звезды только разворачивались, так как пограничники, выполнявшие предписания штатных режимов безопасности, сняли блокаду звезды лишь убедившись, что никто и ничто не помешает исследователям.
Несмотря на то, что бывший «коричневый карлик» перестал светить, и температура на его поверхности упала до пяти градусов по Цельсию, масса его осталась той же, и сила тяжести не изменилась, обуславливая ускорение свободного падения, в двадцать два раза превышающее земное. Обычные скафандровые комплексы, применяемые для работы в атмосферах планет-гигантов типа Юпитера, вполне могли справиться с таким тяготением, но никто из ученых не знал, в том числе и теоретики, с чем придется столкнуться исследователям на поверхности остывшей звезды, поэтому Ратибор выбрал для десанта автономные оболочки типа «голем», позволяющие человеку прожить около двух часов на дне фотосферы Солнца
39
.
По сути «голем» функционально представлял собой копию курьерского когга, разве что был раз в двадцать меньше и не имел генераторов перехода на «струну». Вид его описать было трудно, потому что в зависимости от внешних условий «голем» мог трансформироваться в широком диапазоне геометрических форм, переходящих одна в другую, но до получения задачи на базах и в трюмах спейсеров «големы» обычно хранились в виде ослепительно белых тетраэдров высотой в четыре метра. Об их способностях к трансформации говорил тот факт, что однажды шутки ради приятель Ратибора, проверяя функционирование «голема» во время учебной тревоги, задал своему аппарату форму человека, и тот выполнил приказ с такой точностью, что перепугал до смерти персонал базы: все решили, что на Землю явился гуманоид, представитель инопланетного разума.
Ратибор любил эти совершенные машины, внешне простые, не впечатляющие особой отделкой и дизайном, но мощные, исключительные, надежные, снабженные высокоскоростной интелэлектроникой и способные выполнить практически любую задачу, как исследовательскую, так, и спасательскую.
Ведомые по лучу целеуказания спейсера, «големы» образовали клин, острием которого служил «голем» Берестова. По мере того, как аппараты подходили к поверхности звезды, форма «голема» изменялась, пока они не превратились в блестящие яйцеобразные коконы с налившимися алым сиянием рогами, выросшими из торцов яйца.
В наушниках раздавались спокойные голоса инженеров спейсера, обеспечивающих техническое сопровождение десанта, наблюдателей, инков всякого рода зондов, запущенных на разные орбиты вокруг звезды, и станций, опущенных на нее незадолго до прихода «Афанеора» другим спейсером; переговаривались ученые, дождавшиеся своего часа.
— Сфинктура объекта девяносто девять…
— Поле описывается булгаковской метрикой. Таких головоломных характеристик я еще не видел! Юра, запусти еще один «орех», мой вышел из режима…
— Знаешь, какова была скорость охлаждения звезды? Сто миллионов градусов в секунду! Джонсон насчитал три судороги охлаждения длительностью в десятые доли секунды…
— Вырождение вещества шло такими темпами, что реализовались топологически нетривиальные состояния…
— По сути, кора звезды — это губка Серпинского
40
…
— Забава, — окликнул Ратибор, — как самочувствие?
— Нормально. — В голосе Бояновой неожиданно прозвучала нотка восторга.
Ратибор покачал головой.
— Держитесь в кильватере.
— Напоминание излишне.
Внизу, там, куда они падали, как в пропасть, что-то вспыхнуло, высветив засиявшую серебром ворсисто-мшистую поверхность остывшей звезды — включились прожекторы станции, хотя ее самой видно не было. Но по мере спуска «ворсинки» и «веточки мха» вырастали в грандиозные разлапистые «кораллы», «оленьи рога» и «заросли колючего кустарника», пока наконец не закрыли собой горизонт. Ратибор остановил падение, давая осмотреться членам группы. Инк «голема» доложил показания датчиков — все в пределах рассчитанных норм — и связался с киб-интеллетом станции, все еще скрытой невообразимо сложным сплетением всевозможных форм «кораллов» — выкристаллизовавшегося при охлаждении и сжатии вещества звезды. Видимо, здесь уже присутствовала атмосфера: свет прожекторов станции создавал белесое облако, сквозь которое, как сквозь туман, виднелись идущие из глубин поверхностного слоя колоссальные стволы и ветви, распадавшиеся в свою очередь на более мелкие веточки, прутики и чешуйки.
— Дебри… — раздался голос Забавы.
«Топологически правильные состояния», вспомнил Ратибор, единственный из всех, кто любовался окружающим пейзажем в напряжении, пытаясь определить возможную опасность.
— Фракталь, — отозвался кто-то из группы ученых. — Кристаллизация звезды происходила по законам фрактали. Математика явления известна, впечатляют лишь масштабы.
— А кроме математики, вы ничего не замечаете? — насмешливо обронила Боянова.
— Нет, — протянул озадаченный десантник.
— Жаль. По-моему, этот ландшафт даже мертвого способен потрясти своей необычностью и красотой!
— Я ученый, а не художник, — пробормотал собеседник Забавы.
— Жаль, — повторила председатель СЭКОНа. — Кто-то из древних философов сказал: «Если бы распахнулись врата истинного познания, человек увидел бы суть вещей, какая она есть — бесконечная. Но человек так долго замыкался в себе, что теперь видит мир лишь через узкие щели в пещере собственных представлений»
41
. Неужели это сказано о вас? Как же вы можете познавать мир, не видя его красоты, не удивляясь его неповторимой таинственности?
