— И никого ничему не научила. — В голосе Забавы прозвучала горькая нотка.
— Ошибаешься, научила. Научила ценить чужум жизнь и чужую волю. Через месяц мы построим Т-конус, и ты увидишь, что решение всепланетного референдума будет однозначно: не включать!
Боянова встала, приняв обычный для себя вид холодной и властной тридцатилетней женщины.
— Может, ты и прав, мыслитель, но пойми одно: мы не имеем права ничего не делать, когда впереди распахивается пропасть, а видим ее только мы с тобой.
— И это я, как ни странно, понимаю. Видят ее многие, но вероятно не так, как я или ты. Что касается меня, то я работаю по пословице: глаза страшатся, а руки делают, и буду продолжать в том же духе, как должностное лицо. Но чувствовать, к сожалению, способен и я.
— Я знаю. — Забава обошла стол и погладила Аристарха по плечу, как маленького, запустила руку в жесткие седые волосы, прочитала нараспев:
Путь мой жертвенный и славный
Здесь окончу я.
И со мной лишь ты, мне равный,
Да любовь моя.
52
Молчание в комнате сгустилось до плотности жела, звуки в нем застревали и гасли, время застыло. Потом Железовский шевельнулся, и Забава убрала руку, пошла к двери, обернулась.
— До связи, комиссар. Как же поздно ты заговорил о чувствах. Не учитывая, что я старше тебя на четверть века и что мы совершенно разные люди.
Железовский снова набычился, ломая гранит лица морщинами.
— Если бы чувства поддавались учету и формализации, человечество давно бы вымерло, а оно живет.
Боянова не слушала, глядя на комиссара отдела с материнской грустью.
— Куда же ты смотрел полвека назад, мастер, когда мы встретились?
Вышла.
Никто не застрахован от ошибок, хотел сказать ей вслед Аристарх, но не сказал. Вместо этого вызвал Умника:
— Прошу подготовить к вводу имератив «телохранитель» с персональной «ово». Конкретные объекты: Ратибор Берестов и Забава Боянова.
— Принял, — лаконично ответил Умник.
* * *
Поймать Вакулу оказалось непросто, Ратибору удался этот «захват» лишь поздним вечером, когда компьютер нашел физика по «спруту», и тот предложил Берестову встретиться у него дома.
Сутки оператора «Шторма» делились на день и ночь условно, так как поток действий, вызванный тревогой в Управлении, не прекращался ни на минуту, поэтому работа оператора данного вида тревоги требовала от человека колоссального здоровья, полной самоотдачи и умения отдыхать в минимально необходимые сроки. Ратибор мог восстанавливать силы за пять часов: четыре часа сна, полчаса аутотренинга, полчаса спортивной нагрузки в спарринге с тренером-инком.
Добираясь до светящейся колонны метро на такси, — Вакула жил в Днепропетровске, на правобережье Днепра — Ратибор автоматически перебрал в уме главные события прожитого дня, не нашел собственных ошибок и удовлетворенно вздохнул. Он успел сделать все, что наметил, и намеревался продолжать в том же темпе. Волновали душу лишь две проблемы; высвобождение интрасенсорных возможностей — как это сделать быстро, не прибегая к помощи Грехова? — и проблема по имени Анастасия Демидова, Настя, Стася… Пытаясь трезво оценивать собственное к ней отношение, Ратибор неохотно пользовался рядом синонимов к слову «нравится», но понимал, что лжет сам себе. На этом обычно кончались его попытки самоанализа, он сердился неизвестно на кого и переводил стрелки аналитического аппарата на внешние проблемы, полагая, что время само выявит, что есть что, однако встреч с Анастасией, даже мимолетных, рабочих, он ждал с нарастающим нетерпением, девушка волновала его неординарностью, загадочной связью с патриархом-экзосенсом Греховым и своим странным отношением к нему, заставляла держаться в постоянном интеллектуальном напряжении. Ратибор так и не разобрался, как Настя относится к нему самому: то ему казалось, что она чуть ли не влюблена в него, то, наоборот, ненавидит, хотя никаких причин к возникновению этого чувства не было и быть не могло.
Такси-пинасс упало на освещенный пятачок стоянки возле коттеджа Вакулы, мигнуло зеленым и откинуло прозрачный блистер. Ратибор вылез, окинул дом рассеянным взглядом; решен в украинском стиле, семь комнат, огратека, баня, веранда; отдельно — «Аладдин», вокруг — сад, ухоженный и богатый, что видно даже ночью; ветер приносит запахи малины и яблок, терпкой зелени; хорошо!
Хозяин встретил гостя в прихожей, одетый в пестрый халат «а ля Хмельницкий». В руках — стакан с янтарным напитком.
— Проходи, я сейчас. Хочешь? Это сбитень.
Ратибор кивнул.
— Держи, я себе налью.
Со стаканом в руке Ратибор прошел в гостиную, утопая по щиколотку в густой белой щетине ковра. С любопытством огляделся.
Вакула жил один: дети — четверо — разлетелись, кто куда, жена давно нашла новую семью, родители жили отдельно, — однако Ратибор догадался, что у хозяина недавно была женщина. И ушла она перед его визитом. Впрочем, Вакула и не скрывал этого, оставив на туалетном столике раскрытый косметический набор.
Интерьер гостиной несколько озадачил гостя: мебель в стиле русского ампира, на двух стенах гобелены, канделябры со свечами, третья — ширма кровати с балдахином, четвертая — каминный экран. Ратибор прошелся по комнате, потрогал гнутые спинки кресел, короткую элегантную кушетку-рекамье с высоким, плавно изогнутым изголовьем, имеющим форму не то гондолы, не то лебединой шеи, оперся на гефидон — круглый стол на одной ножке, осмотрел низкий двухстворчатый шкаф, покрытый мраморной доской. Хмыкнул. Сзади раздался довольный смешок хозяина:
— Небось, озадачен? Откуда у этого зануды-физика пристрастие к стилю ретро? А мне нравится, хотя все это затея Ларисы, подруги… м-м, с некоторого времени. Жена любила современные стили, и я вечно пугался всяких фантомов и привидений. — Вакула рассмеялся, тряся мягкими плечами. — Хочешь, покажу? Детская осталась той же. Все собираюсь сдать дом, для одногодвух человек он слишком велик, да времени не хватает.
Дверь в детскую свернулась валиком вверх, в комнате вспыхнул свет, Ратибор вошел и остановился.
Блистающая вкраплениями стекла гранитная стена, полоса крупного кристаллического песка под ней — словно рассыпанная чумаками соль, набегающий на песок морской прибой с волнами угрюмого вишневого цвета с кровавыми искрами в глубине и со светящейся пеной, какие-то странного вида предметы, похожие на громадную, в дырках, скорлупу орехов, и косо вырастающие из стены гигантские, прозрачные, в прожилках, «стрекозиные крылья», на которых застыли две черные, бугристые, без особой формы фигуры, по пояс закованные в полированный голубой металл. Небо над гранитным уступом было розовым и размытым, будто акварельный рисунок.
