— Ага, так ты все же сомневаешься в этом!
Петр пожал плечами.
— Не ловите меня на слове. Я привык мыслить категориями спасателя-безопасника, по мне лучше перестраховаться, чем недооценить противника. С некоторых пор я уверен, что мы недооцениваем сверхоборотня, его возможности и потенциал. А все эти явления, которые улавливают приборы: рост массы, энергии, плотности излучений и так далее — суть явления одного порядка — спора пробуждается от спячки.
В молчании танк объехал глыбу сверхоборотня, минуя скопления универсальных роботов, и направился ко входу в подземное убежище основного центра управления полигоном.
— Еще раз убеждаюсь, что безопасники проницательнее, чем можно подумать, — грустно пошутил Нагорин, заворочавшись в кресле. — Мы пришли к такому же мнению — спора Конструктора оживает. Просто у нас еще мало четких доказательств, поэтому и не доводим имеющуюся информацию до всеобщего сведения. Но, Петр, ведь это должно быть грандиозное явление! Сколько нового может почерпнуть земная наука в результате рождения суперинтеллекта на наших глазах? И, кстати, под нашим контролем.
— Не заблуждайтесь, — пробурчал Пинегин. — Еще неизвестно, кто находится под контролем — мы или сверхоборотень. Вас интересует только, что мы можем найти, и совсем не заботит, что можем потерять. А вы представляете себе — какая нужна мощь, чтобы экспериментировать в масштабе Галактики?! Да ведь Конструктор, родившись, раздавит не только Марс, но и всю Солнечную систему, и даже не заметит! Что для него планеты? Он же Звездный Конструктор!
— Ну, это ты хватил, Петр, дружище, — укоризненно проговорил Сергиенко. — Я бы не стал оперировать такими масштабами, выбивая у Земплана средства на строительство ТФ-эмиттера.
Все засмеялись, только Пинегин молчал, прищуренными глазами вглядываясь в исполинское черное яйцо сверхоборотня, заслонившее половину небосклона.
Часть третья.
ДУРМАН НЕИЗВЕСТНОСТИ.
Люди
Пейзаж
Грехов сел в предложенное кресло и бегло огляделся. Зал Центра управления полигоном, заполненный тонким пением приборов и шелестом переговоров, ничем не отличался от прочих залов управления любого исследовательского или производственного комплекса. Только пейзаж, отраженный громадным виомом, был необычен: мерцающее в свете Фобоса поле и жуткая, черная — чернее неба — гора сверхоборотня.
— Удивлен? — спросил Грехов, перехватывая взгляд Диего Вирта. Лицо пограничника было непроницаемо, но Габриэль безошибочно читал во взгляде друга интерес и надежду. Надежду на его возвращение в отряд спасателей. Что ж, не надо будет ни оправдываться, ни произносить высоких слов: призвание, долг, любовь, — которые живут в душе у каждого, но повергают в смущение, стоит их только произнести. Труднее всего бывает понять поступки близкого человека, но Полина поняла, поймет и Диего. Хотя он-то, наверное, не только понимал — знал, что Габриэль Грехов вернется.
— Нет, — помедлив, сказал Диего. — Хотя не ждал так скоро.
Грехов улыбнулся.
— Полгода — это скоро? А ведь сначала я действительно отдыхал, чувствовал себя заново родившимся. Исходил все Брянские леса, удил рыбу, охотился… с фоторужьем. Как-нибудь покажу тебе великолепные снимки… Но потом был твой визит, и Тартар, и «серый призрак»… Встряска была такой, что Полина созвала консилиум невропатологов. Неприятная, скажу я тебе, штука — гипнолечение, не верь рекламе. Однако я вытерпел все.
— Понятно. — Диего остался бесстрастным и спокойным, таким, каким его знали всегда. Но в душе… Нет, он не задумывался над своими чувствами, характер уверенного в себе человека не приучил его к этому, но в душе он сознавал, как дорог ему Габриэль. Заместитель начальника отдела безопасности был частицей сознания, частицей собственного "я", и не будь этой частицы, Диего знал, — жизнь его была бы неполноценной. Точно так же, как стала она неполноценной после гибели Сташевского. Правда, тут они были равны: Сташевского в равной мере недоставало обоим. Да, встречи их редки, но так ли уж они важны? Память — вот главное, память и тонкий мостик биосвязи, позволявший чувствовать друг друга на громадных расстояниях, то, что когда-то люди назвали экстрасенсорной координацией или телепатией.
— Понятно, — повторил Диего. — А у нас тут закручивается пружина странных событий. С одной стороны, до сути многих загадочных явлений в сверхоборотне мы докопались, например: научились проникать внутрь него, вводить телезонды, нашли центры его памяти, определили механизм информационного накопления. Кстати, ты знаешь, из какого материала сделана оболочка оборотня? Гравихимики уже полгода воют от восторга. Это одна громадная молекула воды!
— Не воды, — поправил Диего Грехов мягко, — а гомополимера воды, а это совсем другое вещество, хотя и обладает некоторыми свойствами аш-два-о в определенных условиях.
— Все равно не могу представить, что оборотень на девяносто процентов состоит из воды! Ну, а с другой стороны — глобальные процессы, идущие внутри него, в необъятных его недрах, остаются нам неведомы. Тот же загадочный серый человек… кто он? Проглоченный оборотнем сапиенс или же симбиот споры, выполняющий какие-то определенные функции? Впрочем, если хочешь знать обо всем подробнее, я дам тебе копию отчета в ВКС, каждый месяц мы посылаем туда отчеты о ходе исследований. Будут вопросы — поговорим. Через полчаса у меня дежурство, не хочешь пойти со мной?
— Мог бы и не спрашивать, — сказал Грехов. — Патрулирование?
— Не совсем, но смысл тот же, увидишь.
— Я гляжу, работа у вас не прекращается и ночью. — Грехов кивнул на пульты, возле которых царило оживление.
— Нет, отбой в десять, вот и торопятся. Ночью все спят, кроме сверхоборотня. Ну что, пошли?
Сверхоборотень медленно вырастал в размерах — исполинский черный монолит, чудом сохраняющий свою форму эллипсоида вращения под давлением сотен миллионов тонн массы. Лишь вблизи становилось видно, что оболочка его изрыта ямками, бороздами, складками и буграми, словно сморщенная шкура древнего ящера. Да он и был ящером, древним, невообразимо древним реликтом эпох звездообразования.
— Впечатляет! — пробормотал Грехов, когда танк оказался накрытым ощутимо тяжелой тенью. — Или я отвык от него за полгода?
— Ну нет, — сказал Диего, поворачивая «Мастифф». — Привыкнуть к нему невозможно. И дело даже не в масштабах, подумаешь — гора высотой в километр, мы сами строим сооружения в десятки раз большие! Нет, проблема глубже, мы подсознательно догадываемся о мощи самого Конструктора; мы знаем, что она должна быть колоссальной, но какой? Какой! Не потому ли стынет в жилах кровь, когда остаешься с ним один на один? И не потому ли нас тянет к нему, тянет не профессионально, как исследователей, вернее, не только профессионально, но и эмоционально — хочется потягаться с ним, сравниться, доказать, что и мы не пигмеи, не разумная протоплазма, мы — гиганты по духу!
