История прихотлива… Отважный Ермолай Федорович, командир 2-й бригады 17-й пехотной дивизии 2-го корпуса, известен не своими подвигами, но исключительно благодаря жене — Анне Петровне
[1208], воспетой Пушкиным.
«Из домов, занятых неприятелем, открыли сильный ружейный огонь; но это не остановило генерала Паскевича. По улицам города неприятеля гнали штыками, засевших в домах истребили или взяли в плен. Город загорелся во многих местах. Было уже темно, когда мы дошли до моста чрез речку Вязьму»
[1209].
Кавалерийские начальники в мужестве ничуть не уступали пехотным.
«Милорадович… приказал Поль
[1210] атаковать одну французскую колонну. Пока вверенный ему Каргопольский полк, по чрезмерной усталости лошадей, медленно перебирался через рвы, Поль, далеко опередив его, должен был один выдержать огонь всей неприятельской колонны. Лошадь его, пораженная многими пулями, упала; фуражка и шинель были во многих местах прострелены, но сам он остался невредим и успел сесть на другую лошадь, подведенную ему верным его конюшим. Все сие совершилось в нескольких шагах от неприятеля. Между тем подоспели каргопольцы, и французы, не выждав атаки, сложили оружие»
[1211].
«Рота конной артиллерии, идя впереди, очищала улицы выстрелами; кругом горели и с сильным треском распадались дома; бомбы и гранаты, до которых достигало пламя, с громом разряжались; неприятель стрелял из развалин и садов; пули свистели по улицам…»
[1212]
«Сам атаман Платов с правой оконечности нашей вступил в город и, перейдя реку, занял большую часть оного. Войска наши, занимая город, частью сил расположились по наружности… В этот день взято нами в плен: один генерал, много офицеров и нижних чинов более двух тысяч, два знамени и несколько пушек»
[1213].
«На дымящемся горизонте угасало солнце. Помедли оно еще час — и поражение было бы совершеннее; но мрачная осенняя ночь приняла бегущие толпы неприятеля под свой покров»
[1214].
Авангард достиг блистательной победы — а где была Главная армия, почему не довершила разгром неприятеля? «Нам известно было, что фельдмаршал стоял с армией в близком расстоянии, но с места не двигался»
[1215].
«Князь, рассчитывавший, что он может довершить гибель французов, не подвергая поражению собственных войск, подвигался весьма медленно; хотя он 21-го находился близ Вязьмы, но, остановившись за восемь верст до города, он не решался приблизиться к нему. Желая, однако, убедить царя в том, что он лично находился во время битвы под Вязьмой, он выслал к городу гвардейскую кавалерию с генерал-адъютантом Уваровым», — уточняет Денис Давыдов
[1216].
«Генерал-адъютант Уваров благоразумно избегал бесполезной потери в лучших полках армии Кавалергардском и Конной гвардии»
[1217].
Есть и иная версия событий: «Армия князя Кутузова… не знала о намерении Милорадовича произвести атаку, что явилось следствием недоразумения. Милорадович 21-го числа составил донесение фельдмаршалу, конверт был послан в главную квартиру и при вскрытии найден пустым, так как донесение забыли вложить!»
[1218]
О пустом конверте пишут и некоторые другие. Кстати, похожее произошло и несколько раньше, когда Паскевич «…получил неожиданно повеление от Кутузова соединиться опять с Главной армией. Эта бумага была получена уже за несколько дней в главной квартире Милорадовича, где забыли ее отправить к генералу Паскевичу»
[1219].
Мемуары — литература пристрастная, не все в них истинно. Но после того, что мы узнали, можно ли не поверить Ермолову, писавшему, что подобных беспорядков «…не видывал я в жизни моей и с которыми Милорадович не мог разлучиться [ни] на одну минуту. В ежедневной дислокации войск авангарда назначалась его квартира, и ни одного раза он в ней не находился. Посылаемые за приказаниями офицеры, сталкиваясь по дорогам, его разыскивали»
[1220]. Этому созвучно утверждение Давьщова: «Беспорядок в командуемых им войсках был всегда очень велик; он никогда не ночевал в заблаговременно назначаемых ночлегах, что вынуждало адъютантов подчиненных ему генералов, присылаемых за приказаниями, отыскивать его по целым ночам»
[1221].
Но Милорадович побеждал и самых педантичных противников…
«Рукопашными ударами вытеснив французов из Вязьмы, отдыхали мы там от вечернего времени 22 октября до полудни другого дня и видели в первый раз позорище, содеянное врагами Отечества нашего и веры, героями новой философии: там, где с благоговением поклонялся народ Создателю и Искупителю своему в алтарях святыя Евхаристии, обращенных в конские стойлища, святоприемные, для напоминаний и восторжений сердец сущие, иконы повержены были в срамные нечистоты, а стены исчерчены гнусными карикатурами Парижской школы — великого народа! Тут лежали падалища коней и трупы самих разрушителей всего божественного людям. И вот — о ужас! Лик Пресвятыя Девы, лишенный очей, и образ самого преблагословенного Спасителя мира изъязвлен опять поругательно оружием давно осатанелых героев якубинства»
[1222].
