«Наконец приехал сам фельдмаршал Барклай-де-Толли и приказал мне идти в атаку. Мы двинулись и встречали на каждом шагу сильное сопротивление; но когда мой Малороссийский [гренадерский] полк бросился на батарею и захватил ее сразу, то французы бежали. Мы за ними вошли в предместье. Вдруг приезжает граф Милорадович и едет со мною впереди. Не проехали мы и десяти шагов, как прискакивает адъютант с известием, что сдается французская колонна. Милорадович понесся вперед; я за ним. Мы въехали прямо в эту колонну втроем: Милорадович, я и адъютант. Милорадович кричит: "Rendez-vous!"
[1484] Какой-то французский майор отвечает: "Nous ne nous renderons pas. On nous a dit, que la France est forte"
[1485]. Милорадович видит вдали несколько малых кучек наших стрелков и кричит им, чтобы они стреляли… Я его за фалды. По счастью нашему, французы так оторопели, что отошли, а мы вернулись назад… — вспоминал Паскевич. — Гренадерская 2-я дивизия атаковала деревни Бельвиль и Мениль-Монтань и под начальством графа Милорадовича дошла до заставы Парижской, причем овладела семью орудиями и множеством пленных»
[1486].
«Вскоре граф Барклай-де-Толли, при содействии графа Милорадовича и Раевского, овладел Бельвилем, последней с восточной стороны обороной Парижа. Мармон, желая избавить защищаемый им город от последствий, сопровождающих приступ, принужден был просить пощады, прибегнул к переговорам»
[1487].
«Подъезжая к заставе, я посылаю парламентеров, чтобы они заставу сдали. Ко мне выскочил французский подполковник с криком: "Retierez-vous! L'armistice est signe"
[1488]. Я отвечаю, что беру сейчас заставу силой, ибо о перемирии я ничего не слыхал. С двумя батальонами Малороссийского полка я, прогнав французских стрелков штыками, вхожу в заставу. В это время слышу сзади меня уже русский крик: "Перемирие подписано! Повелено остановиться!"»
[1489]
«Гордый Париж, со всеми своими замками, храмами, дворцами, палатами и садами, на необозримом пространстве лежащий, представился глазам удивленных победителей. Гром битвы и общее "ура!" всех соединенных войск наполнили окрестности бранной грозой и шумом, которого они с самых давних времен не слыхали. Множество пушек взлетело на холмы и направилось прямо на столицу. Огненная буря готова была понестись на разрушение сомнением и ужасом волнуемого града. Ударил последний час, и острый меч вознесся над главой его… Но при грозном течении гремящих строев, в дыму и в пламени жестокого боя, когда ничего не слышно было, кроме громких восклицаний победителей и глухого стона побежденных, вдруг настала торжественная минута глубокой тишины: страждущее человечество возвысило голос свой. Сей голос достиг до сердца управлявшего судьбой браней государя и подвигнул его к милосердию. Александр I изрек великое слово благости — помилование! И тысячи храбрых опустили оружие — и Париж спасен!!!»
[1490]
«Не меч, но мир» принесли в столицу Франции русские воины, полтора года тому назад видевшие пожар Москвы, разорение многих российских городов.
«Наконец император Александр сел на лошадь, сопровождаемый многочисленной свитой русских и союзных генералов, в недальнем расстоянии на пути присоединился к нему король Прусский, и оба Государя въехали в Париж. Улицы наполнены были народом, который заглушал всё своими радостными восклицаниями… Мы вошли в ворота и, пройдя все бульвары, Государи остановились в Champs-Elysees, где пропустили церемониальным маршем все войско; шествие сие было самое великолепное и торжественное, оно продолжалось до вечера, даже деревья в аллее были унизаны любопытным народом»
[1491].
Париж принадлежал союзникам; и венценосные главы вступили в него, окруженные своими войсками, в следующем порядке: прусская гвардейская кавалерия, легкая гвардейская кавалерийская дивизия, австрийские гренадеры, гренадерский корпус, 2-я гвардейская пехотная дивизия, прусская и баденская гвардия, 1-я гвардейская пехотная дивизия, 3-я и 2-я кирасирские дивизии и, наконец, 1-я гвардейская кирасирская дивизия с артиллерией. В таком порядке взошли войска наши в Париж через Монмартрское предместье и в Елисейских Полях прошли церемониально перед монархами.
В этом построении — весь Александр! Почему пруссаки шли перед нашими лейб-гусарами и гвардейскими уланами? Почему преображенцы и семеновцы следовали за баденскими гвардейцами? Построение явно не по заслугам — так что, уничижение паче гордости? Царь старательно подчеркивал, что выполнял исключительно союзнический долг и обязательства перед народом Франции.
«Это было дней через пять или шесть после нашего вступления в Париж. Я смотрел на него из окна "Hotel Mirabeau". Д'Артуа
[1492] ехал верхом, в мундире национальной гвардии. Свита его была весьма немногочисленная; из русских генералов заметил при нем только одного Милорадовича. Никакого на улицах не стояло войска и не провожало его, только толпа мальчишек бежала за его свитой…» — записал гвардии штабс-капитан Жиркевич, впервые встреченный нами выпускным кадетом в 1805 году
[1493].
«Кто бывал в Париже, тот знает, что там почти птичьего молока можно достать, только были бы деньги, а деньги были розданы по повелению императора Александра Павловича чуть ли не накануне в размере двойного и тройного жалованья за все три кампании — 1812, 1813 и 1814 годов. Можно себе представить, каков поднялся кутеж в занятой нами неприятельской столице. Все разбрелись, не приходили в казармы и на квартиры по несколько дней сряду. Оставались при должности только несчастные дежурные офицеры»
[1494].
«В 1814 году в Париже, нуждаясь в деньгах, граф Милорадович просил императора Александра о выдаче ему жалованья и столовых денег его за три года вперед. Просьба его была удовлетворена, и до выезда графа Милорадовича из Парижа деньги были израсходованы»
[1495].
