Оказавшийся во время осады Очакова в рядах потемкинской армии известный европейский кондотьер принц де Линь
[221], утверждал, что русский солдат — «…это образец исполнительности, выносливости и послушания. Я еще не встретил ни одного пьяного солдата, не видел ни одного вольнодумца, не слышал ни о ссорах между солдатами, ни о небрежении к службе. К сожалению, никто с солдатами не занимается, никто о них не заботится»
[222].
В последней оценке, думается, есть некоторый перегиб. Хотя в войсках не было воспитательных органов, зато о новичках заботились старослужащие солдаты — «дядьки», земляки; их до седьмого пота обучали и муштровали унтера; в многочисленных походах солдаты постоянно общались с офицерами и генералами, делившими с ними трудности и опасности.
Система взысканий была жестокая и самая примитивная, соответствующая суровому духу времени и грубым нравам тогдашнего общества.
«Наказанием для русских солдат служат побои. Но от них они не делаются ни менее храбрыми, ни менее верными»
[223].
Между прочим, если в прусской армии считалось, что солдат должен больше бояться палки своего капрала, чем пули врага, то в русской армии наказание нужно было заслужить. Хотя это было и несложно, но все-таки…
«Палки и побои; побои и палки были одним ultima ratio, одними двигателями всего упрощенного по сему военного механизма. Палками встречали несчастного рекрута при вступлении на службу, палками напутствовали при ее продолжении и с палками его передавали в ожидавшее его ведомство после отставки. Побои — число их, и род палок входили в неотъемлемое право какого бы то ни было начальника, и в каком он чине ни был. Солдат был собственностью, принадлежностью каждого! Били его и ефрейтор, и унтер-офицер, и фельдфебель, и прапорщик и так далее до высочайшего. Не было ему суда, и всякая жалоба вменялась ему в вину, и он наказывался, как бунтовщик!»
[225]
Такие вот нравы господствовали в армии крепостнической России. И все-таки, даже в подобных условиях тот далеко не лучший человеческий материал, что собирался в рекрутских наборах, превращался в «чудо-богатырей», удивлявших мир своими подвигами. Как это происходило, мы расскажем далее — ведь впереди война. Приближался 1799 год…
Глава третья.
АЛЬПИЙСКИЙ ПОХОД
«1799 год принадлежит к числу тех достопамятных эпох отечественной истории, которыми Россия вправе гордиться. Это год славный и для русского оружия, и для русской дипломатии. Император Павел I стал во главе грозного союза, ополчившегося против Французской республики. Судьба целой Европы, можно сказать, решалась в кабинете российского монарха»
[226], — написал полковник Милютин (1816— 1912)— будущий граф, военный министр и последний по времени производства генерал-фельдмаршал.
Европа уже давно воевала против республиканской Франции. В начале 1792 года Австрия и Пруссия пожелали отобрать у своей охваченной революционной смутой соседки несколько провинций. Их поддерживали Англия и роялисты, находившиеся на территории Франции и вне оной. Однако, как скажет поэт Кондратий Рылеев: «Народ тиран-ствами ужасен разъяренный!»
[227] — и потому к концу следующего года оккупированная территория была освобождена, а вскоре революционный пожар вообще вырвался за пределы Франции — на земли Бельгии, Голландии и далее…
«Республика, несмотря на малочисленность своих сил, в сравнении с восставшим против нее грозным союзом, не только не избегала войны, но как будто сама вызывала всю Европу на бой; она искала войны, как средства, которым надеялась, может быть, поправить внутреннее свое расстройство. Директория Французская мечтала даже о новых завоеваниях и предположила действовать везде наступательно»
[228].
«Еще в государствование Екатерины II, Суворов желал идти против французов, но императрица медлила явною войной… "Матушка! — писал он к государыне по вступлении в Варшаву. — Вели идти против французов"»
[229]. Как известно, столица Польши покорилась «чудо-богатырям» 25 октября 1795 года.
«Настал и 1798 год. Мы стали уже забывать о походе к сумасбродным французам, куда отец русских воинов Александр Васильевич Суворов нас бывало приготавливал; не знали и где он жил, не ведали, жив ли он, здоров ли? Но каждый вечер мы, собираясь в сборной избе за получением приказаний, вспоминали его и творили Господу Богу о нем молитву»
[230].
«Первоначальная политика Павла I, стремившаяся исключительно к мирным целям, в два года времени преобразилась в совершенно противоположную»
[231].
«Политика Павла Петровича не лишена была также и ахиллесовой пяты, открывшей скоро дверь к спасению Европы ценою русской крови, но без всякой для империи пользы, а именно: правительство заявило намерение, оставаясь в твердой связи с союзниками, "противиться всевозможными мерами неистовой французской республике, угрожающей всю Европу совершенным истреблением закона, прав и благонравия"»
[232].
Если обратиться к последующей истории, то можно сказать, что «…спасение Европы ценою русской крови, но без всякой для империи пользы» легло в основу политики и Александра I, и Николая I, и Александра II — с его походом на Балканы, и Николая II, ввязавшегося в Мировую войну… В том, чтоб Россия воевала с Францией, более всего была заинтересована Англия, привыкшая чужими руками разрешать конфликты на континенте. Союзником России считалась Австрия — наш традиционный союзник, который из разу в раз нас традиционно же и предавал.
«Все члены коалиции преследовали в предстоящей войне с Францией определенные материальные цели, и только Россия стремилась "принудить Францию войти в прежние границы и тем восстановить в Европе прочный мир и политическое равновесие"»
[233].
