Граф Воронцов, раненный на Семеновских флешах, распорядился снять с телег огромного обоза свое подготовленное к вывозу из Москвы имущество и загружать их ранеными — но эти три с половиной сотни спасенных были каплей в море… Мы же знаем, что в России людей никогда не ценили.
«Итак, 2-го город без полиции, наполнен мародерами, кои все начали грабить, разбили все кабаки и лавки, перепились пьяные, народ в отчаянии защищает себя, и повсюду начались грабительства от своих… Выходящие из Москвы говорят, что повсюду пожары, грабят дома, ломают погреба, пьют, не щадят церквей и образов, словом, всевозможные делаются насилия с женщинами, забирают силой людей на службу и убивают. Горестнее всего слышать, что свои мародеры и казаки вокруг армии грабят и убивают людей… Армия крайне беспорядочна во всех частях, и не токмо ослаблено повиновение во всех, но даже и дух храбрости приметно ослаб с потерей Москвы…»
[1036]
«Мы совсем вышли из опустевшей Москвы, где только в церквах толпился народ…»
[1037]
Все пишут разное, но никому нельзя не верить: на улицах огромного города один видит одно, другой — другое; чей-то маршрут пролегал мимо церквей, кому-то пришлось ехать рядом с кабаками. Только совмещение всех фрагментов может дать реальную картину произошедшего…
«Наступил час вечерен. Колокола молчали. Узнав, что ночные удальцы московские, говоря просто, собирались ухнуть на добычу и на грабеж, расторопный граф Ростопчин приказал запереть колокольни и обрезать веревки. Вдруг, как будто бы из глубокого гробового безмолвия, выгрянул, раздался крик: "Французы! Французы!" К счастью, лошади наши были оседланы. Кипя досадою, я сам разбивал зеркала и рвал книги в щегольских переплетах… С конным нашим запасом, то есть с сеном и овсом, поскакали мы к Благовещению на Бережки. С высоты их увидели Наполеоновы полки, шедшие тремя колоннами. Первая перешла Москву-реку у Воробьевых гор, вторая, перейдя ту же реку на Филях, тянулась в Тверскую заставу, третья, или средняя, вступала в Москву через Драгомиловский мост… У Каменного моста, со ската кремлевского возвышения, опрометью бежали с оружием, захваченным в арсенале, и взрослые, и малолетние. Дух русский не думал, а действовал»
[1038].
«При вступлении в Москву авангард Мюрата смешался с казаками нашего арьергарда. Французы были поражены безлюдностью города и по пустым улицам приближались к Кремлю. Человек 500 простонародья захватили в арсенале оружие и заняли Никольские ворота, желая преградить путь неприятелю к соборам и царским чертогам; французы двинулись к арсеналу, откуда их встретили выстрелами, так что Мюрат велел выстрелами из орудия разогнать толпу. Один крестьянин кинулся на офицера, бывшего при орудии, прикладом раздробил ему череп и зубами начал рвать ему лицо; конечно, неизвестный герой пал тотчас, в свою очередь, мертвым»
[1039].
«Молча, в порядке, проходим мы по длинным, пустынным улицам, глухим эхом отдается барабанный бой от стен пустых домов. Мы тщетно стараемся казаться спокойными, но на душе у нас неспокойно: нам кажется, что должно случиться что-то необыкновенное. Москва представляется нам огромным трупом; это царство молчания…»
[1040]
«Французам потребовалось 12 недель для того, чтобы от Ковно дойти до Москвы; из выступивших из Ковно свыше 280 тысяч человек достигло Москвы не более 90 тысяч человек»
[1041]. Можно сказать, что до Москвы Великая армия дошла на последнем издыхании… Хотя для русских это вряд ли было утешением.
* * *
«Милорадович выехал за город и вдруг увидел двух польских улан, а за ними конницу, двигавшуюся наперерез Рязанской дороги; он тотчас поскакал к польским уланам. Удивленные появлением русского генерала, они остановились и на вопрос: "Кто ими командует?" — почтительно отвечали, что начальник их генерал Себастиани, едущий вслед за ними. Милорадович понесся по направлению, где должен был встретить французов, и увидел Себастиани, который был с ним коротко знаком в Бухаресте и радостно вскричал: "Bonjour, cher Miloradovitz!"
[1042] — "Се ne sont plus les beaux jours de Bucarest
[1043], — отвечал Милорадович. — Вы поступаете вопреки народному праву. Я условился с Неаполитанским королем о свободном выходе арьергарда из города, а ваши войска уже заслоняют дорогу". — "Я не получил от короля никакого уведомления, — отвечал Себастиани, — но, зная вас, верю вашему слову". Он приказал дивизии остановиться параллельно Рязанской дороге, по которой свободно прошли последние войска арьергарда и обозы»
[1044].
Штабс-ротмистр Акинфов представляет все по-иному: «Узнав от меня, что аванпостами командует Себастиани, которого Милорадович знал по случаю проезда его из Константинополя чрез Бухарест, он сам поехал к неприятельским аванпостам, спросил генерала Себастиани и, обрадовавшись друг другу, предложил ему не проливать крови в день их свидания и что он так отступит 4 версты. Не смею утверждать справедливости этого, быв тогда во фронте, а не при Милорадовиче, но знаю, что мы точно отступили с арьергардом 4 версты, продневали без сражения и даже целый день не садились на лошадей…»
[1045]
«Милорадович, искусно и мужественно… отстояв Москву от ускоренных движений неприятеля, остановился в Панках, на Рязанской же дороге»
[1046]. «Дорога и поля были загромождены экипажами. Тысячи карет, колясок, фур, телег теснили друг друга, спеша от неприятеля…»
[1047]
Казалось, что все уже осталось позади…
«Часу в пятом я прошел через город и, расположившись в нескольких верстах от оного, от усталости вошел в избу и лег, — рассказывал Михаил Андреевич. — Но через несколько минут вбежал ко мне генерал Панчулидзев
[1048], объявив, что два командуемых им полка драгун едва вышли из заставы, как их окружили неприятели, и что они находятся теперь позади неприятельской цепи. Я послал к генералу, командующему французским арьергардом, требовать их освобождения, но вдруг потом сел сам на лошадь и поскакал вперед. Я проехал неприятельскую цепь без одного адъютанта и без трубача к великому удивлению находившихся тут польских войск, которые смотрели на меня с изумлением…
