Так что «второму Давыдову» взяться просто неоткуда — как бы он ни был талантлив: коренным образом изменились военная служба и отношение к ней, так же как и сама психология военного человека.
Давыдов писал: «За тебя на черта рад, наша матушка Россия!»
В современной «официальной» армейской песне, в которую популярный поэт-песенник вложил, очевидно, весь свой талант, поется:
Служить России суждено тебе и мне,
Служить России — удивительной стране,
Где солнце новое встает на небе синем…
Про «удивительную страну» — точнее не придумаешь! Воистину, «умри Денис, лучше не напишешь!» — как это было сказано о другом Денисе…
{43}
Писать о службе нашего героя в белорусских гусарах еще сложнее, чем в кавалергардах. Она вся вмещена в те самые два абзаца из воспоминаний: мол, судьба забросила, и был еще некий Бурцов.
Додумывать мы ничего не станем — или, если угодно, не будем повторяться — ибо строевая служба что в гвардейском кавалерийском полку, что в армейском имела немного различий. День так же начинался с чистки лошадей, были манежные занятия — и так далее… Конечно, не было придворной службы, но имелись свои особенности, связанные с дислокацией полка близ западной границы. Зато частная жизнь гусарских офицеров весьма отличалась от гвардейской — хотя бы потому, что единственным обществом, в котором приходилось им общаться, являлась полковая семья, где все было общим: и деньги, и время, и неприятности, и опасности, и слава… Поездка на бал в уездный город или в помещичью усадьбу была нечастым счастливым событием.
Так что развлечений и способов отдохновения оставалось немного: игра и пьянство. Но в карты Давыдов не играл. По свидетельству сына, «пагубная страсть к игре деда моего так подействовала на отца моего, что он и брат его Евдоким никогда не играли в карты и только в старости уже выучились в модную тогда игру мушку, в которую играли оба весьма дурно»
[84].
А пьянство… Не нужно считать, что это было просто тупое «надирание» до беспамятства, с неизбежным «ты меня уважаешь?» и хмельными поцелуями. Нет, гусарское пьянство было своеобразным ритуалом дружеского общения, освященным традициями!
Вот, например, питие жженки — один из символов гусарской жизни, нашедший отражение во многих «гусарских» стихах.
Это был именно ритуал, со своими строгими правилами, нигде не записанными, но свято соблюдаемыми, ибо жженка считалась царицей гусарских кутежей и была явлением праздничным. В тот торжественный день, когда гусары собирались для пития жженки, из комнаты, где проходил пир, выносилась вся утварь, пол ее застилался коврами, а ставни закрывались. Посреди помещения размещалась заполненная ромом бадья, на нее клали крест-накрест две сабли, на них ставилась сахарная голова, ее поливали ромом и поджигали, что символизировало «бивуачный костер». Офицеры рассаживались вокруг, скрестив ноги по-турецки, курили трубки с длинными чубуками, вели неторопливый разговор. Через некоторое время в бадью наливали шампанское, командир перемешивал напиток своей саблей и затем его разливали ковшиками в стволы пистолетов, у которых затравочные отверстия были залиты сургучом. Каждый тост сопровождался сигналами труб — перед избой стояли трубачи. Для тех же, кто уставал от винопития, соседняя комната была устлана сеном…
Ну а так, обыкновенно, потребление напитков шло долговременно и в строгой череде. Каждый из них мог употребляться до тех пор, пока вконец не надоест — то есть по нескольку недель. Офицеры изо дня в день пили шампанское — и ничего иного; затем переходили на мягкую виленскую водку или сладкую гданскую или отдавали должное портеру… Все это зависело от полковых пристрастий и от географии дислокации воинских частей.
И вот вопрос, волнующий многих: насколько сам Денис Васильевич предавался тогда «пьянственному времяпрепровождению»? Как говорится, «есть мнение», что в разгульной гусарской жизни Давыдов принимал в основном «умозрительное участие». Ответим однозначно: не знаем!
Вот что писал впоследствии князь Петр Андреевич Вяземский:
«Беседы мои с ним после долгой разлуки так и вспрыскивали, так и обдавали меня живою водой нашей бывалой московской жизни. Признаться, вспрыскивали не одною водою, а подчас и шампанским. Впрочем, не лишне заметить, что певец вина и веселых попоек в этом отношении несколько поэтизирован. Радушный и приятный собутыльник, он на деле был довольно скромен и трезв. Он не оправдал собой нашей пословицы: пьян да умен, два угодья в нем. Умен он был, а пьяным не бывал»
[85].
Но это — совсем иное время. А что было в лихую пору Белорусского полка, не скажет, к сожалению, никто.
«Если вспомнить при этом выражение князя А. И. Щербатова: „Давыдов, когда хорошо его узнать, только хвастун своих пороков“ и слова А. П. Ермолова, что Давыдов был гусаром, славил и пил вино и оттого прослыл пьяницей, то еще ярче выступит талантливость Дениса Васильевича. Бойко владея стихом, он сумел проникнуть в миросозерцание старых гусар, схватить их тон и привычки до того верно, что сам прослыл в глазах читающей России бойким, бесшабашным воякой, горьким пьяницей и певцом „вина, любви и славы“»
[86].
В общем, пусть каждый считает так, как ему нравится — в любом случае, факт этот не главный в жизни Давыдова. Гораздо важнее, что именно в это время он стал писать такие стихотворения, которые вошли в «золотой фонд» великой русской литературы и обессмертили его имя. Гусарские стихи Дениса замечательны, от них аж дух захватывает, словно бы мчишься на коне во весь опор:
…Но чу! — гулять не время!
К ко́ням, брат, и ногу в стремя,
Саблю вон — и в сечу!
Вот Пир иной нам Бог дает…
Или вот:
Понтируй, как понтируешь,
Фланкируй
{44}, как фланкируешь,
В мирных днях не унывай,
И в боях качай-валяй…
Так и видишь их автора: эдакого усталого, мужественного гусара-рубаку, который весьма талантливо «балуется стишками» в короткий перерыв между боями. Ах, какое снисхождение старого испытанного бойца к необстрелянным юнцам звучит в словах «Гусарского пира»:
Лучше б в поле закричали…
Но другие горло драли:
«И до нас придет пора!»
Но ведь и первое стихотворение — «Бурцову», и второе, дважды процитированное — «Гусарский пир», написаны все в том же 1804 году, когда о боевых подвигах Денис Давыдов мог еще только мечтать… Но кстати, в конце концов, кто же такой этот Бурцов, которого Давыдов именует «гусаром гусаров» и славит во многих своих стихах?
