Но нет, не «наш батюшка повелел», а «нехристь Бонапартий» организовал русскому государю подобную встречу, которой наш герой был свидетелем и описал ее в своем последнем прозаическом произведении — очерке «Тильзит в 1807 году». Очерк этот был опубликован в первом томе сборника «Сто русских литераторов», вышедшем в 1839 году, так что этой публикации Денис Васильевич уже не увидел.
Не станем пересказывать описанное Давыдовым — всякий пересказ гораздо слабее оригинала, а читатель сам имеет возможность обратиться к «Военным запискам». Нам-то какой смысл? Ну, был… ну, видел… А вот вычленить из этого рассказа главное и заострить на нем внимание не помешало бы. С какой именно целью приезжал Денис на берег Немана в первый день встречи и затем в Тильзит во все последующие дни?
«Я не спускал глаз с государя, — описывает Давыдов первую встречу. — Мне казалось, что он прикрывал искусственным спокойствием и даже иногда веселостию духа чувства, его обуревавшие и невольно высказывавшиеся в его ангельском взгляде и на открытом, высоком челе его. И как могло быть иначе? Дело шло о свидании с величайшим полководцем, политиком, законодателем и администратором, пылавшим лучами ослепительного ореола, дивной, почти баснословной жизни, с завоевателем, в течение двух только лет, всей Европы, два раза поразившим нашу армию и стоявшим на границе России»
[121].
Далее Денис говорит о том, что Александру I нужно было «переиграть» этого необыкновенного человека, дело, так сказать, шло «об очаровании очарователя, об искушении искусителя…»
[122] etc., — но уж больно в ярких красках описан Наполеон, в слишком превосходной степени о нем говорится! И не только здесь, но и далее — вот описание того, как Давыдов разглядывал в подзорную трубу Наполеона, «этого невиданного и неслыханного полководца со времен Александра Великого и Юлия Кесаря, коих он так много превосходил разнообразностью дарований и славою покорения народов просвещенных и образованных»
[123].
Пользуясь расположением князя Багратиона, Давыдов приезжал в Тильзит «почти ежедневно» — и именно затем, чтобы ближе увидеть Наполеона, «этого неслыханного полководца». «Я пожирал его глазами, стараясь напечатлеть в памяти моей все черты, все изменения физиономии, все ухватки его»
[124], — описывал Денис первую свою встречу с Наполеоном, когда наблюдал его приезд к Александру I, в дом, где разместился русский император.
Тогда-то и случился тот эпизод, рассказывая о котором, авторы обычно идут чуть дальше, нежели это было на самом деле. Вот как писал Денис:
«Мне непременно хотелось увидеть явственнее цвет глаз и взгляд его, и он в эту минуту, как бы нарочно, обратил голову на мою сторону и прямо взглянул мне в глаза. Взгляд его был таков, что во всяком другом случае я, конечно, опустил бы веки; но тут любопытство мое все превозмогло. Взор мой столкнулся с его взором и остановился на нем твердо и непоколебимо. Тогда он снова обратился к государю с ответом на какой-то вопрос его величества…»
[125]
Пересказывая это, все почему-то начинают утверждать, что Наполеон не выдержал давыдовского взгляда… Отнюдь! Французский император просто скользнул взором по толпе и случайно остановил взгляд на нарядном гвардейском гусаре, о существовании которого позабыл через мгновение. Конечно, если бы он знал, что перед ним тот, кого в 1812 году его соотечественники окрестят «Черным Вождем», он бы действительно задержал на Денисе свой взгляд — но даже Наполеон не мог провидеть такого будущего и всего того, что произойдет через пять лет!
Так что детской «игры в гляделки», о которой пишут, не было — зато было иное, о чем не говорят. Из очерка ясно видно, что Денис Васильевич, равно как и многие другие в то время, был увлечен яркой, «демонической» личностью французского императора и увлечение это пронес через всю свою жизнь — иначе в своем «Тильзите», написанном на склоне дней, он был бы несколько сдержаннее. Как военный человек, он был восхищен офицером, который за 13 лет прошел путь от лейтенанта до императора, покорил большую часть Европы и поднял свое Отечество на недосягаемую, казалось бы, высоту…
Зато в давыдовских стихах романтическая личность Наполеона отражения не нашла. У Пушкина были «Наполеон» и «Наполеон на Эльбе», не считая многих упоминаний, у Лермонтова — два «Наполеона», да еще и «Воздушный корабль»:
Из гроба тогда император
Очнувшись, является вдруг;
На нем треугольная шляпа
И серый походный сюртук
[126].
А вот Денис Васильевич обратился к образу Наполеона только однажды и совсем в ином стиле:
Сей Корсиканец целый век
Гремит кровавыми делами.
Ест по сту тысяч человек
Такая не слишком изящная эпиграмма написана им где-то в промежутке между 1805–1812 годами. Поэтических струн в душе поэта-партизана император-полководец явно не затронул. Быть может потому, что — единственный из всех русских поэтов — он видел Бонапарта в двух шагах от себя…
Но хотя в России Наполеоном восхищались многие — начиная от Александра I, в сердце которого восхищение мешалось с ревностью и рождало щемящую боль, — это ничего не изменило в русской истории, не заставило россиян предать свои национальные интересы. Как писал Денис, вспоминая Тильзит, «1812 год стоял уже посреди нас, русских, с своим штыком в крови по дуло, с своим ножом в крови по локоть»
[128].
25 июня (6 июля) 1807 года был подписан мирный договор.
«Войска наши выступили в Россию; князь Багратион отправился в Петербург, и я туда же. Отдых наш был непродолжителен: в январе месяце мы уже были с войсками, воюющими в Финляндии»
[129].
Впрочем, в другом своем очерке Давыдов написал о месте проведения отпуска совсем иное — но с тем же конечным результатом:
«Первый слух о войне с Швециею и о движении войск наших за границу выбросил меня из московских балов и сентиментальностей к моему долгу и месту, как Ментор Телемака, и я не замедлил догнать армию нашу в Шведской Финляндии на полном ходу ее»
[130].
