Итак, семья оставалась в оккупации, а тем временем отец Надежды Дмитриевны, дедушка Вадима, прошел через всю войну — буквально с первого и до самого последнего ее дня, дошел до Берлина. Однако во время войны, в оккупации, умер брат Надежды, а сразу после войны — ее сестра.
Можно сказать, что память о войне Вадим получил по наследству и что осознанная ненависть ко всякой нацистской, неонацистской и националистической сволочи была у него в крови…
Но всё это будет понято и осознано потом, а пока было «детское время», вторая половина 1960-х — 1970-е годы — блаженные для большинства из тех, у кого они остались в памяти. Пожалуй, это было самое лучшее время советской эпохи! А тем более — в замечательном, солнечном городе Одессе, на берегу «самого синего в мире» Черного моря! Город этот достаточно молодой по возрасту — основана Одесса была в 1793 году, в конце правления Екатерины Великой, — и вечно молодой по своей природе. В нем смешались самые разные национальности, создав совершенно оригинальный, ни с чем не сравнимый тип одессита, родной язык для которого русский — но с изрядным, скажем так, «местечковым прононсом» (причем вне зависимости от «исходной» национальности говорящего).
Один из друзей Негатурова сказал так:
— Мы все живем в этом чудесном городе. Кто пятьдесят, кто тридцать лет. У нас, конечно, разные взгляды. Но Одесса всегда была очень толерантна. У тебя есть свое мнение? Флаг тебе в руки! Мы друг другу жить не мешаем!
Так было. Наверное, и Вадим думал точно так же. Как истинный одессит, он искренне любил свой удивительный город, чему в подтверждение еще несколько строф из стихотворения «Моя Одесса»:
Моя Одесса — это чудо-одесситки,
Очарования и шарма фаворитки.
В них гармонирует упитанность с фигурой,
А нрав веселый — с прагматичною натурой.
Моя Одесса — это наша супермама.
Она вполне самодостаточная дама.
Она заботой окружит, даст пропитание,
И скажет пару нежных слов для воспитания.
Моя Одесса — это лень сезонов пляжных
И деловитость важных офисов вальяжных,
Бульваров музыка, дорог разбитых проза,
«Толчка» империя, республика «Привоза».
Моя Одесса — это борщ… форшмак… оладьи…
Дружок с Пишоновской… подружка из Аркадии…
И старых снимков фото-листья золотые,
Где счастье детское, где мамы молодые…
«Где счастье детское, где мамы молодые» — как это точно написано и как это было на самом деле здорово! Надежда Дмитриевна вспоминает то блаженное время:
— Вадик был очень послушным и по характеру покладистым. Уже в садике читал книжки, сказки сам сочинял. Я иногда оставляла его на целые сутки, так воспитатели только радовались: как хорошо, что Вадик ночевать остается. Другие дети сами бегут вечером в постель и сразу замирают — сейчас Вадик начнет рассказывать сказки небывалые. Сочинять он любил с детства, но тогда этому мы значения не придавали. Когда пошел в школу, стал сочинять стихи, писал для себя…
Мама уверена:
— Вадик вообще в жизни никого не обидел. Даже учителя в школе удивлялись, что он занимается, другие ребята в этот момент у него «по голове ходят», а Вадик все равно спокоен. И вообще, он все конфликты мог разрешить и погасить — и его никто никогда не трогал. Даже у нас на улице, где было много тех, кто в тюрьму потом попал, ни Вадима, ни Сашу никто не задевал. Он мог уладить любую ссору, чтобы всё было гладко и хорошо… Никогда у него не было конфликтов ни с маленьким, ни со взрослым.
Здесь-то, конечно, мама — как и подавляющее большинство других мам — несколько заблуждается. Рассказывает Александр Негатуров:
— Вадим — мой старший брат, у нас с ним разница пять с половиной лет. Я всегда считал, что шесть. Разница для братьев большая, у нас не должно было бы быть чего-то общего. Но он был как бы моим опекуном. В школе, в первом классе, один раз я с кем-то там закусился, попросил помочь Вадима, а он говорит: «С ровесниками своими ты сам решай, а со старшими — там я уже буду». Даже в том возрасте у него была такая мудрость, я бы сказал, преподавательская… Вот он шел гулять с ребятами — по поселку — здесь много мест, где бегать можно было, а я за ним хвостом. Вадим меня не отгонял, типа, уйди отсюда, а говорил маме: сделай что-то, чтобы он с нами не шел. Мы хотим ножиками в дерево покидаться, еще что-то погонять, халабуда у нас своя. Зачем он с нами? Еще случится что! При этом мне он ничего не говорил и не ставил меня в противовес себе, так что у нас никогда не было каких-либо конфликтов. А мама тогда говорила: мол, Саша, что ты идешь туда? И не пускала меня, как ребенка. Маму мы слушались… А вообще, с братом я всегда был спокоен. С началом июня нас каждый год и на все лето отправляли в деревню, в Авдеевку, в Черниговскую область, к деду и бабушке. Мы с Вадиком любили грибы собирать. И всегда, сколько бы я грибов ни собрал, — а считали только белые, большие, — всегда у него было больше. Мы еще маленькие были — мне было лет восемь, ему — тринадцать, а леса там дремучие, настоящие «партизанские», — но ходили мы в лес вдвоем. Сейчас бы разве в лес одного тринадцатилетнего отпустили, да еще и с кем-то из младших! А с ним было легко. Хотя как-то раз мы по-настоящему заблудились. Но он меня успокоил — и мы сами вышли из леса. Кстати, костров в лесу мы не палили — это было опасно, и Вадик в этом был очень пунктуальный. Брали с собой запасы, резали сало, чесночок, лучок… Тут бы и костерок запалить, но нельзя — значит, нельзя.
В общем, можно понять, что воспитан Вадим был в разумной строгости при том, что природные задатки у него были великолепные.
— В школе он заикался немножко, — вспоминает Надежда Дмитриевна.
(Уточним, что заикался он и раньше и по такой причине посещал специальный детский садик для детей с расстройством речи, что находился на знаменитом Французском бульваре. На том самом, что в известнейшей одесской песенке «был в цвету»… Друзья считают, что из-за своего заикания Вадим старался говорить меньше, а потому обдумывал каждую фразу, которую хотел произнести, и был очень точен и четок в своих лаконичных разговорах.)
— Я волнуюсь, спрашиваю учительницу: тяжело ему? Смеются над ним ребята? А она отвечает: «Боже упаси, он же так много знает! Когда Вадика вызываешь, класс затихает — все внимательно слушают. Он больше расскажет, чем я на уроке». Он действительно много читал художественную литературу, книги по математике. Он везде старался быть первым, но по-честному первым, без обмана. В школе за это Вадика уважали…
Любимыми писателями Вадима Негатурова в детстве были Жюль Верн, Джек Лондон и Фенимор Купер, чьи имена современным школьникам, увлеченным компьютерными играми и «фэнтезийными» книжками, не всегда известны. А вот сочетание художественной литературы и книг по математике — это редкость! Хотя стоит отметить, что «Занимательной физикой», «Занимательной математикой» и «Занимательной арифметикой», автором которых был Яков Перельман, в те годы зачитывались даже те, кто откровенно ненавидел эти школьные предметы.
