«Я вытянулся и взял под козырек с тем рвением, на какое только способен человек, все военное образование которого заключается в добром желании и в том, что он за два года перед тем окончил университет по юридическому факультету. Кутепов с улыбкой осмотрел меня с ног до головы и поправил мне пальцы.
— Здравствуй, молодчинище…
Я почему-то почувствовал, что я действительно молодец.
— Здравья желаю, Ваше Высокоблагородь… — В этот момент я от души желал здравия Кутепову.
— Хорошо отвечаешь, — удовлетворенно и точно с удивлением сказал Кутепов и погладил бороду.
Я опять почему-то почувствовал, что действительно хорошо отвечаю.
— Студент?
— Так точно, Ваше Высокоблагородь, студент.
— Охотник?
— Так точно, Ваше Высокоблагородь, охотник.
Кутепов посмотрел мне прямо в глаза.
— Это хорошо, — наконец сказал он. — Но помни — сейчас в тебе не студент нужен, а охотник. Сумей умереть, если надо. И умри Преображенцем. За Россию умрешь…»
[474]
Между тем приближалось время, когда умереть за Россию стало возможно не только на фронте борьбы с внешним врагом. Наступал враг внутренний, для борьбы с которым нужны были не просто храбрость, решительность и инициатива, но ум и гражданское мужество. И, конечно, многое зависело от того, чтобы оказаться «в нужное время в нужном месте». Кутепова словно сама судьба направила прямо в эпицентр событий, в февральский Петроград 1917-го. Он ехал с фронта в обычный трехнедельный отпуск, навестить сестер, а попал в свой первый бой Гражданской войны.
Хаос, начавшийся в столице России 23 февраля 1917 года, когда на улицы вышли первые, еще немногочисленные бастующие, можно было легко прекратить, будь в Петрограде сильная городская власть. Но город управлялся ничтожествами, не оценившими ни масштабы, ни последствия беспорядков и не имевшими никакой воли к их подавлению. И главное, в городе не было государя, который мог бы отдать соответствующий приказ. Как раз накануне мятежа Николай II уехал из Петрограда в Могилёвскую Ставку, вернее, был обманом завлечен туда именно с целью лишить главу государства возможности подавить мятеж в зародыше. На обеспечение Февральского переворота работало множество людей, из которых вышедшие на улицы рабочие были самыми неосведомленными.
Но полковник Кутепов ничего этого не знал. Его, отпускного, спешно вызвали на Миллионную, в Преображенские казармы, где поручик В. З. Макшеев сообщил ему страшную новость: взбунтовался лейб-гвардии Волынский запасной полк, к нему присоединились и запасники-преображенцы, один офицер убит. А затем последовал вызов в градоначальство, на угол Адмиралтейского проспекта и Гороховой, где командующий Петроградским военным округом генерал-лейтенант С. С. Хабалов
[475] кратко обрисовал Кутепову положение в столице и поставил перед ним задачу: во главе карательного отряда ликвидировать беспорядки. Кутепов обратил внимание, что генерал буквально стучит зубами от волнения. Остальные присутствующие, в их числе градоначальник генерал-майор А. П. Балк
[476] и и. д. начальника штаба округа генерал-майор М. И. Тяжельников
[477], тоже смотрели на Кутепова умоляюще, как на последнюю надежду. И, возможно, именно в эту минуту Александр Павлович осознал, что самая последняя надежда что-то остановить, повернуть вспять, спасти не только столицу, но и всю страну действительно возложена на него.
У него был опыт воздействия на вышедшую из-под контроля толпу. В 1905 году он разогнал бунтовщиков в Иркутске, а несколько лет спустя в Петрограде один вид его учебной команды преображенцев отрезвил бастующих рабочих. Но теперь ситуация была другой. Вместе с фабричными, женщинами, детьми, окраинными люмпенами на столичные улицы вышли солдаты расквартированных в Петрограде запасных частей, в том числе гвардейских. Если в 1905 году против государства пошли единицы людей в погонах, то теперь их были сотни, тысячи. Как правило, это были мобилизованные совсем недавно восемнадцатилетние парни, для которых военная служба, долг перед Родиной были не предметом для гордости и великой честью, как для солдат довоенной поры, а бедствием, крахом всего прежнего уклада жизни. И среди 280-тысячного офицерского корпуса тоже уже хватало тех, кто считал, что главный враг России не Германия, а самодержавие. Это были вчерашние учителя, семинаристы, крестьяне, мещане, служащие, прошедшие трехмесячные ускоренные курсы военных училищ и надевшие погоны прапорщика, те, о которых пели: «Раньше был я дворником, звали все Володею, а теперь я прапорщик, Ваше Благородие!» Солдаты против солдат, офицеры против офицеров, солдаты и горожане вместе против полиции. А те, кто мог противостоять мятежникам, ждали команды и… не получали ее. По вековому монолиту шли страшные трещины, и один-единственный Кутепов при всем желании не мог остановить этот процесс. Да и то он оказался задействован в событиях конца февраля лишь потому, что о нем вспомнил полковник В. И. Павленков
[478], порекомендовавший Кутепова Хабалову, а тот прислушался к совету и отдал приказ. А если бы не отдал?
Но что было в его силах, Кутепов сделал. Один, за командующего округом, за градоначальника, за всех генералов и офицеров, которыми был наводнен Петроград и которые не делали ничего, чтобы его спасти. На протяжении страшного дня 27 февраля полковник Александр Павлович Кутепов во главе сборного отряда, численность которого едва составляла 500 штыков, честно выполнял свой долг: перекрывал улицы, препятствуя продвижению мятежников к центру, разгонял огнем бесчинствующую толпу и тщетно пытался связаться с Хабаловым, чтобы уточнить ситуацию (телефон в градоначальстве уже не отвечал). В какие-то мгновения ему казалось, что эти пятьсот верных долгу людей смогут переломить ситуацию в свою пользу, но к вечеру обезумевшая улица просто растворила в себе кутеповский отряд. «Весь Литейный проспект был заполнен толпой, которая, хлынув из всех переулков, с криками тушила и разбивала фонари, — вспоминал Кутепов. — Среди криков я слышал свою фамилию, сопровождаемую площадной бранью. Большая часть моего отряда смешалась с толпой, и я понял, что мой отряд больше сопротивляться не может»
[479]. Полковника, остатки его подчиненных и тридцать раненых толпа заблокировала в небольшом двухэтажном доме графа Мусина-Пушкина на Литейном проспекте
[480]. Поблагодарив здоровых солдат за службу и приказав им расходиться по казармам, Кутепов отказался от предложений переодеться в штатское и спасаться самому. Уже ночью в особняк пробрался ефрейтор-преображенец — принес солдатскую форму для своего командира. «Но мне был противен какой-либо маскарад, и я от этого отказался»
[481].
