Несмотря на все преимущества москвичей и, вероятно, их численное превосходство, Акинф вступил в бой. Он сражался с мужеством отчаяния и сложил свою голову под московскими саблями. Вместе с ним в этой сече погиб и его зять Давид.
Согласно переяславскому преданию битва произошла верстах в трех к юго-западу от города, близ московской дорога, на том самом месте, где два с половиной века спустя Иван Грозный в память о рождении сына Федора поставил Федоровский монастырь.
Эта жестокая схватка, в которой довелось участвовать Ивану Даниловичу в возрасте около 16 лет, навсегда осталась в его памяти. Уже в конце жизни он основал в Переяславле монастырь с храмом во имя Успения Божией Матери. Обитель была поставлена на холме («на Горицах»), неподалеку от того места, где произошла битва Ивана с Акинфом.
Быть может, именно тогда, глядя на окровавленное и бездыханное тело Акинфа, на лежащего рядом с ним на траве молодого Давида, Иван впервые почувствовал отвращение к войне. Это чувство он сохранил на всю жизнь. Придя к власти, он всегда старался избегать кровопролития. Конечно, в своем княжеском ремесле он не мог обходиться без произвола и жестокости. И все же современники запомнили его прежде всего как человека мира, а не войны.
Попытки тверских и владимирских бояр заставить костромичей, нижегородцев, переяславцев и новгородцев признать Михаила Ярославича великим князем Владимирским еще до его утверждения в Орде на первый взгляд выглядят весьма странно. Ведь воля хана могла разом перечеркнуть все старания доброхотов Михаила. Однако все объяснялось просто. Михаилу – как, впрочем, и Юрию Московскому – были до крайности нужны деньги (или же товары, которые могли быть быстро обращены в звонкую монету). Именно деньги решали тогда судьбу великого княжения в Орде.
Разоренный многолетней войной с Ногаем, хан Тохта как никогда нуждался в средствах. После гибели Ногая обстановка в степях еще лет десять оставалась нестабильной. На землях, где прежде распоряжался Ногай (Северное Причерноморье), пытались утвердиться его сын Джека и внук Кара-кишек. А в столице государства у хана был тайный соперник – его собственный брат Бурлюк.
По всем этим причинам алчность ханского двора в период пребывания там Юрия и Михаила была поистине беспредельной. Тохта требовал от русских князей полной и своевременной выплаты дани для государственной казны, а его приближенные надеялись наполнить русским серебром свои тощие карманы.
Орда не любила спешить в серьезных делах. Русские князья обычно по многу недель ожидали приема у хана, а после приема и вручения подарков опять ждали, пока доверенный чиновник не сообщит им о решении «повелителя всех тех, кто живет за войлочными стенами». Живя в Орде, князья часто слали на Русь гонцов с требованием привезти еще денег. Иногда они уезжали в Орду, обязав своих бояр срочно изыскать деньги тем или иным способом и выслать им вслед. Вероятно, именно эти попытки тверских бояр собрать в городах деньги для еще не утвержденного великого князя и вызвали сопротивление жителей Новгорода, Костромы и Нижнего Новгорода в 1304 году. Ту же цель, вероятно, имел и налет Акинфа на Переяславль, успешно отраженный князем Иваном Даниловичем.
Издержав все свои запасы и не получив достаточно денег из Руси, Михаил Тверской, азартный по натуре, вступил на опасный путь игры ва-банк. Он обещал хану, что в случае его утверждения великим князем Владимирским он увеличит дань, выплачиваемую Северо-Восточной Русью в ордынскую казну.
Историк В.Н. Татищев на основе летописей, не сохранившихся до наших дней, так повествует о пребывании Михаила и Юрия в Орде осенью 1304 года. «Князем же бывшим во Орде, и яко кииждо хотяше великое княжение улучити, даюсче дары многи хану, и ханшам, и князем ордынским, тии же елико емлюсче, толико более от другаго желаху. Юрий же, слыша, яко Михаил хосчет хану дань большую обесчати, шед к нему, рече: „Отче и брате, аз слышу, яко хосчеши большую дань поступити и землю Русскую погубити. Сего ради аз ти сосупаю отчины моея, да не гибнет земля Русская нас ради“. И шедше ко хану, явиша ему о сем. Тогда даде хан ярлык Михаилу на великое княжение и отпусти я» (38, 70).
Конечно, здесь представлена московская версия событий, которая идеализирует поведение Юрия Даниловича. Однако тут есть над чем поразмыслить. Летописцы могли по-своему оценивать факты, могли отбирать из своих источников то, что отвечало их взглядам. Но выдумывать, сочинять небылицы они себе не позволяли. Ведь в большинстве своем это были глубоко религиозные люди, которые ощущали огромную ответственность перед Богом за свой труд. Писание летописи было близко по сути к написанию иконы. И тут и там речь шла о приближении к Богу на путях изображения его творения.
Несомненно, безоглядная, страстная борьба Михаила Тверского за великое княжение Владимирское объяснялась не только его темпераментом. На карту было поставлено очень многое, и оба соперника это понимали. Речь шла не об очередной «смене караула» во Владимире, а о гораздо более масштабных вещах. Историк А. Е. Пресняков писал: «Перед нами значительный момент в истории Владимирского великого княжества, и нельзя не пожалеть, что летописные своды сохранили лишь отрывочные и слишком глухие известия. Но и по этим весьма недостаточным данным ясно, что борьба между Михаилом и Юрием пошла за широкую задачу – за власть над всей Великороссией, стало быть, за восстановление единства ее политических сил и политического главенства над ними. Попытка Михаила Ярославича и его сторонников бояр захватить такие пункты, как Великий Новгород, Переяславль, Кострому и Нижний Новгород, не может быть сведена к „усилению Твери“ или „увеличению тверского удела“. Явственно проявились более широкие политические притязания; завязалась борьба за наследие великих князей Александра и Ярослава Ярославичей» (110, 105).
Согласно фрагменту из Татищева, Михаил выиграл спор благодаря добродетели Юрия, пожалевшего Русскую землю и во имя ее блага добровольно снявшего свою кандидатуру. Проще всего посмеяться над наивностью объяснения летописца и предположить, что Юрию просто не хватило денег, тогда как Михаил оказался более состоятельным. Однако простота объяснений не должна ввести в заблуждение внимательного исследователя. Следует почаще вспоминать слова СМ. Соловьева: «Мы считаем непозволительным для историка приписывать историческому лицу побуждения именно ненравственные, когда на это нет никаких доказательств». А потому не станем опровергать летописца и повторим вместе с ним: да, вероятно, Юрий и вправду был потрясен той безответственностью, с которой Михаил Тверской раздавал татарам свои векселя на обильно политое потом и кровью русское серебро.
Но благородные порывы человеческой души часто бывают подобны мгновенным вспышкам света, после которых сгущается мрак. Юрий вернулся на Русь побежденным. Его переполняли чувства стыда, унижения, досады и ненависти к победителю. Он, стиснув зубы, слушал рассказ о том, как Михаил Тверской торжественно взошел на великокняжеский стол во Владимире и как сам митрополит Максим возложил на его голову золотой венец. Но и Михаил Тверской был далек от великодушия победителя. Вернувшись домой, он узнал о разгроме тверичей под Переяславлем и о гибели Акинфа. Это было оскорбление, на которое по кодексу княжеской чести следовало ответить немедленно. Взывали к отмщению и неприкаянные души верных владимирских бояр, растерзанных разъяренной толпой в Нижнем Новгороде и Костроме.
