Летописание не сохранило каких-либо упреков в адрес московских князей в связи с гибелью Александра Тверского. Упоминание Новгородской Первой летописи о том, что тверской князь был вызван в Орду «думою», то есть по замыслу Ивана Калиты, есть лишь констатация факта. Действительно, московский князь хотел вынести на суд Орды свой спор о власти с Александром Тверским, грозивший полыхнуть общерусской кровопролитной усобицей. И каждый из них делал все возможное, чтобы чаша весов этого суда склонилась в его пользу. Показательно, что и «Повесть об убиении Александра Тверского», сохранившаяся в составе некоторых летописей, далека от каких-либо политических обвинений. Ее тема – гибель двух благочестивых христиан, отца и сына, от рук «поганых» татар. Мораль повести – чисто христианская идея гибели «за ближних своих».
Если бы Иван Калита был только лишь «выдающимся государственным деятелем», он вполне мог бы успокоить свою совесть рассуждением о необходимости державной жестокости для общего блага. Однако он был не политик, а «царь последних времен». И потому своих оправданий он искал не в тусклом свете здравого смысла, а в ослепительных вспышках пророческих откровений. Он видел гибель иудейского царя Седекии, который ослушался пророка Иеремии и выступил против царя Вавилонского. «И заколол царь Вавилонский сыновей Седекии в Ривле перед его глазами, и всех вельмож Иудейских заколол царь Вавилонский, а Седекии выколол глаза и заковал его в оковы, чтобы отвести его в Вавилон» (Иеремия, 39, 6 – 7). Он слышал, как говорит с Иеремией Господь Саваоф: «Кто обречен на смерть, тот предан будет смерти; и кто в плен, пойдет в плен; и кто под меч, под меч» (Иеремия, 43, 11)...
В 1339 году произошел важнейший перелом в истории русско-ордынских отношений, а вместе с ним – и в истории формирования единого Русского государства. Казнь Александра Тверского знаменовала окончательный отказ Орды от политики «разделяй и властвуй» внутри Северо-Восточной Руси и переход к той же политике, но в масштабе всей Восточной Европы. По многим причинам, среди которых далеко не последнюю роль сыграла тонкая политика Ивана Калиты, Орда решила отдать предпочтение московским князьям, дать этой династии возможность консолидировать Северо-Восточную Русь под эгидой великого княжения Владимирского.
Три тяжких удара – казнь князя Михаила Ярославича (1318), «Федорчюкова рать» (1328) и гибель в Орде князя Александра Михайловича и его сына Федора (1339) – положили конец длившемуся около столетия расцвету Твери. Центр политической и духовной жизни Северо-Восточной Руси, переместившийся в конце XIII века из Владимира в Тверь, теперь вновь переместился, но уже из Твери в Москву.
Князь Иван остро ощутил эту историческую перемену. Человек своего времени, он захотел отметить ее каким-нибудь символическим торжественным действом. Зимой 1339/40 года такое действо состоялось...
Символом достоинства всякого средневекового города, его гордостью, если угодно – его душой был колокол. Горожане относились к колоколу как к живому существу, давали ему имя. Согласно древнему поверию, звон колокола отгонял злые силы. На Руси в эпоху Калиты лишь немногие крупные города могли позволить себе такую роскошь, как колокола. Но и в больших городах они имелись обычно только на соборной колокольне. Прочие церкви довольствовались повешенными на ремне железными или медными досками («било»). Когда нужно было созвать прихожан на богослужение, в эти доски изо всех сил били молотом.
Колокола соборной колокольни различались соответственно их церковному назначению: «благовестный», «за-звонный», «красный», «трапезный». Другие колокола исполняли сигнальные функции и имели соответствующие названия – «вестовой», «набатный», «осадный», «сполош-ный», «ратный». Тревожный звон набатного колокола, созывавшего народ на площадь в случае пожара или неожиданного нападения врагов, был хорошо знаком каждому горожанину. Заслышав его, люди бросали свои дела и бежали на соборную площадь. Именно такой «набатный» колокол и поднял тверичей на восстание в тот роковой день 15 августа 1327 года.
И вот теперь московский князь Иван решил наказать колокол-мятежник. Зимой 1339/40 года по его приказу колокол был снят с соборной колокольни в Твери и отвезен в Москву. Тверская летопись сообщает об этом предельно лаконично: «А князь великий Иван в Твери от святого Спаса взял колокол в Москву» (23, 52).
Калита не был оригинален в своем деянии. Такое случалось на Руси и прежде, хотя не часто. В 1066 году князь Всеслав Полоцкий, захватив Новгород, снял колокола у Софийского собора. «О, велика бяше беда в час тыи!» – воскликнул по этому поводу новгородский летописец (10, 17). Снимал колокол у владимирского Успенского собора и незадачливый князь Александр Васильевич Суздальский, вскоре возвративший его назад. В первом случае это был чистый грабеж, во втором – грабеж слегка прикровенный: Александр получил тогда от хана великокняжеский титул и хотел иметь у себя дома «великокняжеский» колокол.
Совсем по-иному воспринималась акция Калиты. Это было символическое деяние, смысл которого можно выразить словом «покорность». Тверской колокол был отвезен в Москву точно так же, как позднее Иван III увез в Москву вечевой колокол из Новгорода, а Борис Годунов отправил в Сибирь набатный колокол из Углича, поднявший горожан на восстание в мае 1591 года. Такие уроки запоминались надолго в силу своей наглядности.
Вывоз колокола (вероятно, единственного в Твери) в Москву, еще не имевшую своих собственных колоколов, символизировал полную победу Москвы над Тверью. Этот удар должен был сломить самолюбие тверичей, заставить их смириться со своей участью побежденных. Похоже, что удар Калиты достиг цели. Летопись сообщает, что после гибели Александра Михайловича в Орде «княжение тверское до конца опусте» (22, 210). Тогда же произошел и новый массовый отъезд тверских бояр на московскую службу (ПО, 158). И как было не вспомнить тогда князю Ивану Книгу притчей Соломоновых: «Когда Господу угодны пути человека, Он и врагов его примиряет с ним». (Пригчи, 16, 7). Впрочем, у бояр были, конечно, и земные причины для такого решения: мало кто хотел служить вернувшемуся в Тверь из своего клинского удела смиренному князю Константину Михайловичу.
Еще одним наглядным свидетельством глубоких перемен в политической ситуации в Восточной Европе явился новый московский Кремль. Он был выстроен из могучих дубовых бревен зимой 1339/40 года (30, 205). Старая московская крепость после многих пожаров обветшала и выглядела совсем убого. Однако для сооружения новой требовалось, конечно, разрешение Орды. Князь Иван мог получить такое разрешение во время своей поездки к хану весной 1339 года. Свое прошение Калита, вероятно, обосновал тем, что ему нужно подготовиться к серьезной войне с Литвой. Именно желание превратить великое княжение Владимирское в мощную антилитовскую силу и предопределяло решение хана относительно казни тверских князей и поощрения москвичей.
Однако и получив одобрение хана, осмотрительный князь Иван не спешил приступать к делу. Он ждал окончательного решения судьбы Александра Тверского. До этого он не мог начать разборку старых стен для их замены новыми. Ведь в случае неожиданной перемены настроений хана князь Александр мог вернуться из Орды с пожалованием. И тогда война Твери с Москвой была бы неизбежной. И можно ли было вступать в эту войну с разобранными городскими стенами?
