Марлен сверкнула на дочь гневными глазами.
— За это ты и ненавидела меня всю жизнь.
— Я разрывалась между желанием боготворить тебя и презрением.
— Презрением? Ты сказала — презрением?! За все, что я для тебя сделала? — Приподнявшись, Марлен без сил упала на подушки. В ее глазах сверкали злые слезы. — Зибер тоже гордился тем, что сумел под конец избавиться от меня. И Тами! Я, видите ли, мешала им! Мешала тебе! Всем! Неблагодарные психи! Я всю жизнь вкалывала ради вас! Из последних сил…
Мария поднялась:
— Извини, что затеяла этот разговор, Мэсси. Иногда мне кажется, ты способна понять. А потом… Извини.
— Понять что? Что я была не такая, как вы, не такая, как все? Что позволила своим близким купаться в лучах своей славы? В моих деньгах, моем обществе, пользоваться моей властью?
— Я боялась говорить моим знакомым, кто моя мать. Я просто хотела нормальной семьи. И папа хотел нормальную жизнь. А Тами… Тами вы оба загубили.
— Хватит с меня этих слезливых легенд! Слабаки всегда сваливают на кого-то свои беды. Ты все время тычешь мне в глаза, что я поселила тебя с Пираткой и эта лесбиянка развратила тебя! А почему ты попросту не сбежала? Почему не пожаловалась отцу, не попыталась всё объяснить мне? Тебе нравилось! Нравилась свобода, ее подарки! Нравилось пить!
— Мама! Я давно хотела сообщить тебе — я пишу книгу. Про тебя и про всех нас. Стараюсь не дать волю раздражению и обиде. Хочу рассказать правду.
— Правду?! — Вцепившись в край одеяла, Марлен попыталась привстать, но не смогла. Лишь тяжело дышала, сраженная услышанным. Жидкие волосы, кое-как подкрашенные, прилипли ко лбу, тонкая, в перевязи синих вспухших жил рука комкала одеяло. — Кому она нужна, твоя правда? Всю правду сказала в своей книге я. Больше никто не имеет права! Ты слышишь — никто! Я тебе запрещаю!!!
— Ты уже ничего не можешь запретить мне. — Взяв сумку, Мария пошла к двери. — Завтра ровно в двенадцать я принесу тебе горячий обед.
— Не смей! Не смей приходить! — Марлен швырнула ей вслед тарелку и уткнулась лицом в подушки. — У меня нет дочери.
С тех пор она упрямо писала в своем дневнике: «Мария опять не приходила».
Мария же зачеркивала надпись и вписывала: «Мария была».
Так продолжалось изо дня в день. Марлен продолжала играть в собственную заброшенность, как многие годы играла в неблагодарность дочери, смачно описывая своим друзьям «ее выходки».
А Мария торопилась завершить книгу, в которой были и восторг, и преклонение, и страшная, возможно, преувеличенная обидой правда.
Согласно версиям, Марлен умерла от инфаркта 6 мая 1992 года в своей квартире на авеню Монтень в Париже, прочитав книгу своей дочери «Моя мать Марлен». Она решила, что факты, разоблачающие ее версию жизнеописания, убьют дело ее жизни — с отчаянной последовательностью построенную легенду Великой и Неповторимой. Как ни странно — откровения Марии лишь увеличили интерес к Марлен. Миллионы людей на разных континентах оплакивали легенду.
Май только начинался. Кусты в парках и скверах ломились от цветущей сирени. Гроб, задрапированный французским флагом, был установлен перед алтарем ее любимой церкви Св. Магдалены, многочисленные военные награды лежали рядом. Люди всё шли и шли, отдавая Марлен последние почести.
Оцинкованный гроб — надежное убежище от папарацци. Ни одна вспышка не осветила ее безжалостную старость. Каждый пришедший сюда, обращая взгляд к закрытому гробу, видел лишь светлое юное лицо, застывшее в последней манящей улыбке.
Марлен завещала, чтобы ее похоронили в родном Берлине, но согласие на захоронение было получено от немецких властей не сразу — ей не могли простить антинацистскую деятельность. Спустя десять дней Дитрих все-таки вернулась на родину. Перед тем как отправить гроб в Германию, трехцветный французский флаг заменили Государственным флагом США, дабы показать всем, что Марлен Дитрих, несмотря на все ее романтические привязанности, гражданка Америки.
Идиллическое кладбище Шенеберга — зеленое предместье Берлина, где жила семья Дитриха-Лоша, — будто нарочно придумано для возвращения романтической девочки. Здесь она и покоится рядом с матерью, под покровом ландышей.
В 1998 году новая площадь в Берлине была названа ее именем, а спустя десятилетие после смерти, 18 апреля 2002 года, Марлен Дитрих было присвоено звание почетного гражданина Берлина как «посланнику демократической, свободолюбивой и человечной Германии» в надежде, что это «станет символом примирения Берлина с ней».
Длинная жизнь, очень длинная, насыщенная событиями жизнь. Все дальше уносит река времени даты, размывает островки памяти. Остались фото, киноленты, записи. Остались письма Ремарка — лучший по своей поэтической магии, по несокрушимой вере в колдовскую магию слова — последний любовный роман ХХ века. И что бы еще ни говорилось о Марлен и Эрихе, главное прозвучало давно. Но не было понято по-настоящему.
«Я писал тебе когда-то: «нас никогда больше не будет». Нас никогда больше не будет, сердце мое.
Коротко любимая и нерушимая мечта…»
А если бы было понято? Разве что-то могло сложиться иначе? А разве может пришедший в жизнь понять уходящего, сытый голодного? Увы. Из всех болезней людского непонимания, непонимание влюбленного и разлюбившего — самое безнадежное.
Рецензия Распопина В.Н
Во второй половине 2007 года популярная «вагриусовская» серия о любви выдающихся людей (см. на нашем сайте рецензии на книги И. Емельяновой «Пастернак и Ивинская», С. Сеничева «Александр и Любовь», Ю. Сушко «Владимир и Марина», Б. Носика «Анна и Амедео») в третий раз изменила формат, вместе с ним и оформление и ко всему обрела, наконец, название «Двое». Серия пополнилась несколькими книжками, из которых мне удалось познакомиться пока лишь с одной. Это — работа Людмилы Владиславовны Бояджиевой, известной еще с советских времен писательницы и искусствоведа, в последние же годы автора немалого числа романов легкого жанра, написанных с благой, но, на мой взгляд, изначально обреченной на неуспех целью адаптировать для современного не читающего сознания «Графа Монте-Кристо» и тому подобную классическую беллетристику. Упаси Бог, я не о том, что Л.В. Бояджиева неспособный литератор. Как раз напротив — очень даже способный. И — профессиональный искусствовед, чему свидетельством ее серьезная книга в серьезной серии «Жизнь в искусстве» о Максе Рейнгардте. Просто я думаю, что любая попытка подстроиться под не читающее сознание именно что изначально обречена, если, конечно, истинной сущностью подобных акций не является естественное желание быстро и без затей заработать приличные деньги. Хуже того, я не думаю, что основная масса представителей не читающего сознания вообще должна читать книжки, да и получать полное среднее образование — тоже. Зачем, если ничего сложнее таблицы умножения это сознание все равно не воспримет? Зачем, если Голливуд, Болливуд и отечественный глянец вполне удовлетворяют культурные запросы массы? Зачем, если идеалистическую ветку развития под руководством кремлевских мечтателей мы уже однажды проходили, и самая читающая в мире страна от мала до велика просто и естественно ограничила свои интеллектуальные потребности Дэном Брауном и Донцовой, если пятитысячный тираж для сколько-нибудь отличающейся от названных примеров книги уже избыточен, классика переиздается лишь под премьеру телесериала, а серьезная специальная литература скоро, как в Америке, будет печататься только на ризографе и только под заказ, хоть в одном экземпляре.
