Если бы мне хоть кто-то ответил, я бы не решился на то, что происходит сегодня: они оттолкнули меня, и мы решили не возвращаться, хотя это очень тяжкое заявление. Оставить родину для меня — трагедия.
На вопрос репортера «В какую страну вы теперь направитесь для жительства?» Тарковский ответил: «Для нас самое главное было принять это решение. Все остальное уже не имеет никакого значения».
Зимой 1984−85 годов он снова попадает в мучительный для него город на Берлинский кинофестиваль. Едет с надеждой получить заслуженные почести. Однако здесь кипят иные страсти и Тарковскому уделяют мало внимания. Он оскорблен, считая, что вполне достоин того, чтобы являться центральной фигурой на любом кинофестивале.
Тарковский был не только противником, он был естественным антагонистом коммерческого искусства. Это явление он презирал больше всего на свете как угрозу самому ценному и святому для него — высокому киноискусству.
Здесь же в почете были режиссеры, сумевшие добиться большого зрительского успеха. И принцип авторского кино не конкурировал с принципом коммерческого — они сосуществовали на равных правах, что само по себе раздражало Тарковского. Сейчас на примере «Ностальгии» он начал понимать, что разговоры об элитарности его фильмов отнюдь не выдумка советских кинобонз. А элитарное авторское кино не приносит дохода! Об этом ему когда-то говорил Феллини, но Тарковский полагал, что его-то фильмов-сенсаций законы коммерции не коснутся. Он отрицал коммерческое искусство, но стремился к весомым гонорарам, никак не умея совместить эти установки.
Одна из кинодам, продремав весь показ «Ностальгии», спросила его: «А не могли бы вы, Андрей, делать свои фильмы немного повеселее? Тогда бы их было интересней смотреть!» Это уже звучало как оскорбление, которое он с трудом стерпел.
4
В следующем году Тарковский посетил Стокгольм для обсуждения своего сценария в шведском Киноинституте. Вопрос упирался в деньги — фильму необходим был продюсер. В его заявке были сформулированы именно те моменты, которые вдохновляли прогрессивную общественность Запада на борьбу с нонконформизмом: «В фильме будет речь идти о следующем: если мы не хотим жить как паразиты на теле общества и питаться плодами демократии; если мы не хотим стать конформистами и идиотами потребления, то мы должны от много отказаться… Лишь когда знаешь, что готов пожертвовать собой, можно добиться воздействия на общий процесс жизни. Цена — это, как правило, наше материальное благосостояние. Нужно жить так, как говоришь, дабы провозглашенные принципы перестали быть болтовней и демагогией».
Всем было ясно, что имя Тарковского гарантировало качество, идеи — признание передовой общественности и критики, но то и другое никак не было способно обеспечить коммерческий успех.
Затруднительное материальное положение Тарковского и уважение к его имени заставило западных продюсеров помочь Андрею начать новую работу. Основным продюсером стала Анна-Лена Вибум из Киноинститута — та самая, что продремала показ «Ностальгии» и выразила Тарковскому пожелания делать фильмы чуть-чуть повеселее. Госпоже Вибум удалось привлечь к финансированию фильма Германию, Великобританию, Италию. Однако даже «в складчину» удалось собрать на фильм весьма ограниченные средства. Снимать Андрей решил на острове Готланд.
Заявление Тарковского на пресс-конференции о своем решении остаться за границей не вызвало ожидаемой реакции советских властей. По-прежнему — никакой реакции на просьбы Тарковских о приезде сына и матери.
10 ноября 1985 года в дневнике Тарковский пишет: «В Риме мы с Ларисой были в министерстве иностранных дел. Нам хотят помочь. Как? Нас просили подождать неделю, чтобы обдумать необходимые шаги для приглашения наших родных. Из Москвы поступают плохие вести. Ужасные дни, ужасный год. Господи, не покинь меня!»
Глава 11
«Жертвоприношение». От проповеди к жертве
Впереди новая работа, конечно же — самая главная, в которой необходимо высказать наболевшие, чрезвычайно важные для человечества мысли и снять его так, чтобы уже никто не мог сказать, что «Рублева» ему не переплюнуть. Да, «Рублев» вошел в сотню лучших фильмов мирового кинематографа, но ведь он, Тарковский, презираемый родиной, годами живший со связанными руками, может сделать и лучше. Главное, он знает теперь, о чем надо говорить, нет — кричать! И он убежден что кино — самое мощное средство воздействия на человека.
Высказывания Тарковского в прессе относительно нового фильма отчетливо определяют его исходную позицию. Мысль о неизбежности мировой катастрофы он повторяет часто и упорно:
«Мы живем в важнейший период истории нашей планеты и должны осознать, что это переломная эпоха. Многое зависит от самих людей. Сейчас решающие времена, надо действовать и понимать, почему это необходимо. И еще я хочу подчеркнуть, что главная задача искусства — это разрешение духовного кризиса, царящего во всем мире. В обществе должно быть что-то такое, что стимулировало бы духовное развитие и развивало бы в человеке чувство собственного «я», побуждало бы его стремиться к индивидуальности и гуманности. Эту функцию призвано осуществлять Искусство — самый бескорыстный из всех видов деятельности человека».
В дневнике Тарковский пишет: «Сейчас человечество может спасти только гений — не пророк, нет! — а гений, который сформулирует новый нравственный идеал. Но где он, этот Мессия?» Вполне закономерен ответ: в роли мессии Тарковский видел самого себя — истинно свободного от материальных стимулов, находящегося на высшей ступени нравственности творца.
«Мой фильм называется «Жертвоприношение». А разве готовность к жертве не должна являться естественным состоянием души? Фабула проста: человек оказывается в ситуации начала атомной войны. Уединившись, герой молится о том, чтобы время вернулось вспять и этого не было. В какой-то момент он засыпает, а когда просыпается, начинает сомневаться, не приснилось ли ему страшное сообщение. Но он все же чувствует себя обязанным реализовать обещание, данное Богу, — отказаться от всякой лжи и сжечь любимый дом. Когда он совершает поджог, его воспринимают как сумасшедшего и увозят в сумасшедший дом. Но для него остается не ясным — правы ли его близкие или он сам, сохранивший мир ценой своей жертвы. Я хочу поднять вопрос о значимости личной ответственности и личной веры человека, способного взять персональную ответственность за судьбы мира в противовес общественной безответственности, царящей вокруг».
Удивительно, как умел он верить в собственные слова и какую значимость придает молчанию. Молчит с «чужими» партизан Иван, налагает на себя обет молчания Рублев, отрезают язык у скомороха, молчит сын героя в «Жертвоприношении», который, в свою очередь, принимает обет молчания, и, наконец, последние слова последнего фильма Тарковского произносит заговоривший мальчик: «В начале было Слово».
Весной 1985 года Тарковский с женой и съемочной группой отправляется на остров Готланд, где предстоят съемки фильма «Жертвоприношение».
Оператором фильма стал Свен Нюквист — постоянный оператор Бергмана, отлично умевший создавать то мистическое смешение сна, фантазии, яви, которое необходимо Тарковскому. Главная роль была отдана Эрланду Йозефсону, сыгравшему Доменико в «Ностальгии», как лучшему претенденту на роль «спасителей мира» из породы полусумасшедших фанатиков идеи. Природа Готланда, напоминавшая северную российскую природу, способствовала лучшему восприятию западным зрителем стилистики фильма и сближала его с лентами Бергмана. Российскому же зрителю в старом доме, с креслами в густой траве мерещился усадебный чеховский быт. Съемки происходили светлыми северными ночами, так как дневной свет казался Тарковскому слишком ярким, оптимистическим.
