То, что Чулков будет на предстоящем вернисаже выставки «Мир искусства», не вызывало сомнений. Подходящее место, чтобы показать себя, привлечь и заинтересовать беседой понимающего мужчину. Впрочем, беседа тут вовсе не главное, женские чары — вот перед чем он не устоит. Анна должна была не затеряться в толпе и использовать свое особое очарование в полной мере. Обтягивающее черное парижское платье и муаровая широкая накидка, переброшенная через руку, — как раз то, что надо для вернисажа. Муар слегка волочится по паркету, как сломанное крыло птицы. А ко всему этому непременная «шаплетка» (так называли маленькие парижские шапочки-шлемы, обтягивающие голову) с элегантной деталью авторского дизайна. «Авторским» — Валиным изделием стала шелковая, как бы увядшая черная роза, прикрепленная с бархатной лентой так, что падала, будто надломленная, к самому плечу. Длинная гибкая шея Анны от этого только выигрывала. А траурный цвет подчеркивал светлое серебро глаз. Нет, она не какая-то смазливая девчонка с мрачными стишками, она — сирена, искусительница, Пандора! Если захочет — прямо так, в парадном облачении, свернется в клубок, обвив узким телом стул. И глянет снизу магнетическим лунным глазом. Впрочем, время ее коронных трюков еще впереди.
…В выставочном зале Гумильвицу тут же окружили знакомые сотрудники «Аполлона», и она заметила, что Чулков не упустил из вида ее появление. Чуть кивнула ему с полуулыбкой Джоконды, которую отлично отрепетировала. И отвернулась. Боковым зрением уловила, как Георгий торопливо раскланялся с собеседником и направился к ней.
— Интересная выставка, Анна Андреевна, не правда ли? — Он поцеловал поданную Анной невесомую, ароматную руку в черном кружеве перчатки. — Прекрасная работа Судейкина! Воображаю, как завидует нам сейчас ваш супруг, страдающий от морской болезни на борту какого-то там «Арго». Позвольте мне предложить вам поддержку! — Он подставила Анне свой локоть, она легко оперлась, чувствуя, что первая победа одержана, а фраза о поддержке имеет весомый подтекст.
— Благодарю. Накидка оказалась слишком тяжела для моего израненного разлукой с супругом тела. — Склонившись к надежному плечу статного спутника, окутав его облаком парижских духов — горьковатых, манящих, она перебросила через руку край длинного палантина. И так стала еще больше похожа на античную статую.
— Надеюсь, Николай Степанович скоро вернется к цивилизации? — слегка вибрируя голосом от волнения, поинтересовался Чулков.
— Кажется, не ранее чем через месяц, — небрежно ответила Анна и перешла к картине Судейкина. — Я не очень понимаю игру с открытыми красками. Какое-то истеричное веселье.
По ее тону опытный сердцевед сделал вывод: дама свободна и скучает. Он вызвался провожать ее — из чистой любезности. На вокзале — Анна Андреевна ехала в Царское — разговорились. Оказалось, супруга Гумилева пишет хорошие стихи, а сам Георгий как раз работает над романом «Слепой»! Тем у двух творческих людей находится множество, особенно если светлые глаза дамы притягательны, словно омуты, а джентльмен очарован каждым ее движением. Обрисовалась перспектива неизбежного романа. Чулков был далеко не беден, имел собственную квартиру, оказавшуюся поблизости от комнатки, снятой Гумилевыми на Тучковской набережной. Ведь Анна теперь частенько до утра задерживалась в городе, ездить в Слепнево не имело смысла, а беспокоить живших в квартире Гумилева родственников было бы просто негуманно. Вот и пришлось обзавестись «гарсоньеркой», совсем недорого. Роман закрутился нешуточный. Для Георгия Анна — не просто обольстительная женщина, она настоящий Поэт — это он понял сразу же.
С Чулковым ей дышалось легко и просто, даже радостно, хотя веселиться она не умела. Да и знала — не ее стиль. А он как опытный любовник и джентльмен умел говорить и делать именно то, что оставляло у дамы, дарившей его своим вниманием, пьянящее послевкусие от свиданий, как от бокала французского шампанского.
Глава 5
«Знай, я больше не буду жестоким,
Будь счастливой, с кем хочешь, хоть с ним». Н.Г.
В марте 1911 года вернулся Гумилев.
В царскосельском доме ящики, коробки, упаковки, чемоданы. Митя с женой, мать путешественника Анна Ивановна, толпа встречавших друзей — все получили подарки. Затем — торжественный обед и ритуал рассказов… Когда речь зашла о кулинарных пристрастиях аборигенов и впечатлениях Николая от дегустации личинок и червей, Анна демонстративно вышла из-за стола:
— Тошнит от вашей Африки!
Ей вслед обернулись удивленные лица. Что тут скажешь, жена Николая не считала нужным даже приличия соблюсти. Демонстрирует вздорный характер.
Она получила гору даров — шелка ручной росписи, экзотические украшения из серебра и кости. Вдобавок — маленького розового попугайчика, спавшего в клетке, накрытой платком. Какая прелесть — розовый какаду!
— Ты ждала меня? — Уведя жену в свой кабинет, Николай накинул ей на плечи черное кружево — шаль с длинной бахромой. — Это испанская работа. Купил в порту, она так похожа на тебя, прямо в руки просилась — как живая.
— Спасибо. — Анна ответила на полуофициальный поцелуй в щеку. — Мне не было одиноко. Я писала стихи, общалась с интересными людьми. И знаешь, решила твердо: не отговаривай, прошу тебя, это мой путь, мое дело. Никем другим я в этой жизни не буду. И стихов у меня уже набралось на приличную книжку. Думаю, сотни две.
— Да, каждому свое. Ты погружена в поэзию. Я, как видно, только и думаю что о путешествиях. Мир так велик и так заманчив… Девочка моя морская, ну не дуйся… И вот что я решил: давай издадим твои сочинения?.. Прочти что-нибудь! — Он сел у камина и закурил сигару с лицом серьезного, придирчивого критика.
— Хорошо… — У Анны на щеках выступили два красных пятна. Николай был строгим и справедливым судьей… Но как же ей не терпелось нанести ему удар! За пренебрежение к ее стихам, за унижение бросаемой на полгода молодой жены, за обманутые надежды на его деловую помощь.
Он любил три вещи на свете:
За вечерней пенье, белых павлинов
И стертые карты Америки.
Не любил, когда плачут дети,
Не любил чая с малиной
И женской истерики…
А я была его женой.
Анна воинственно вздернула подбородок. Николай хлопками изобразил восторг.
— Точно подмечено! Поздравляю — ты очень добра и наблюдательна! И знаешь, у меня есть чем ответить. Немного смешно вышло, хотя юмор, ты знаешь, не мое призвание. Тебе, разумеется, известно, что Киев считается городом ведьм?
— А разве не в Африке обитают самые могущественные колдуны?
— На меня они не произвели впечатления. Другое дело — киевские мастера. Слушай…
Из логова змиева,
Из города Киева,
Я взял не жену, а колдунью.
А думал — забавницу,
Гадал — своенравницу,
Веселую птицу-певунью.
Покликаешь — морщится,
Обнимешь — топорщится,
А выйдет луна — затомится,
И смотрит, и стонет,
Как будто хоронит
Кого-то, — и хочет топиться.
(…)
Молчит — только ежится,
И всё ей неможется,
Мне жалко ее, виноватую,
Как птицу подбитую,
Березу подрытую
Над очастью, Богом заклятою.
— Очасть — как я понимаю, омут? Страшная картина! Сейчас заплачу над участью несчастного мужа! — Анна закусила губу, но сделала вид, что шутка не обидела ее. Виноватая, он считает? Богом заклятая? Хорошо же! — Выразительный крик души вышел у тебя, Николушка. Считай — меня сразил наповал! — Смеясь, она пошла к двери. — Постараюсь реализовать подмеченные характеристики. Кстати, я с супругами Чулковыми думала прокатиться в Париж. Все сомневалась, теперь решилась. — И не найдя нужным что-то объяснять, вышла из комнаты.
