Ахматова всеми силами противилась процессу «большой прилюдной стирки», проклиная заочно всякого, кто посягнет на исследование ее бытия. Сжигала дневники, личную переписку, стихи — устно и письменно создавала легенды большой наивности и маленькой правды. К созданию «ахматианы» (так стали называть сформировавшуюся версию биографии Ахматовой) причастны многие, ретушировавшие величественный портрет, отбрасывая детали, в легендарный образ не вписывающиеся.
Увы, индивидуальность такого масштаба не имеет шансов остаться в стороне от разного рода любопытствующих глаз. Мы лишь постараемся, в меру своих возможностей, совершить неизбежное, запрограммированное скрытностью самой поэтессы действие: домыслить детали, отсутствующие в очертаниях грандиозной фигуры по имени Анна Ахматова.
Глава 2
«…И ее атласистая кожа
Опьяняла снежной белизной». Н.Г.
Их роман вовсе не похож на классические истории о влюбленных гимназистах девятнадцатого — двадцатого веков. В нем не найти тенистых аллей, цветущего шиповника, горячечных слез и беззаветной юной, жаркой страсти в овине под шумящей грозой. Зато, восполняя дефицит лиричности и романтизма, с избытком присутствуют сюжетные нелепости, смехотворные и трагические повороты, затянутости, невнятности мотивировок. Будь у сего романа автор, по его сочинению отчаянно прошлась бы рука редактора, не решившегося отправить всю историю в корзину лишь потому, что словно нарочито запутанный текст имеет гриф эксклюзива. Так что, пусть даже вопреки нагромождению фактов или отсутствию оных, выстроить сюжет и заполнить пробелы все же придется. Фантазия беллетриста зацементирует щели, поддержит разваливающиеся куски повествования. Ведь желание узнать больше об Анне Андреевне — живой и разной — не должно быть убито ни ложью, ни скукой. Хотя придерживаться обоих принципов порою невозможно.
Роман Анны Горенко и Николая Гумилева начинался вовсе не как роман. Скорее как нелепая история из лицейского быта. Неприглядный, чрезвычайно амбициозный гимназист с ходу влюбился в девицу не от мира сего. Мечтатель, фантазер с неординарной психологией волею рока (никак не иначе) в первый же момент угадал (и ошибся) в бледной молчунье с опасным взглядом себе пару — лунатичку, гордячку, начиненную мистицизмом и скрытыми амбициями. Четырнадцатилетняя Анна и восемнадцатилетний Николай встретились в самый канун Рождества 1903 года. Невидимые наручники, заготовленные где-то в высших инстанциях, сомкнулись на отроческих запястьях. Отныне они были скованы одной цепью, имя которой — Судьба.
В Сочельник под арками Гостиного Двора, разукрашенными гирляндами бумажных фонариков и вязками серебряной канители, стояли четверо: братья Гумилевы — Коля, гимназист седьмого класса Царскосельской гимназии, и старший Митя, кадет морского корпуса, а также дамы — Валя Тюльпанова, знавшая Митю через общую учительницу музыки, и ее задушевная подруга и одноклассница по Царскосельской Мариинской гимназии Аня Горенко. Изящный снежок присыпал алмазными крошками форменные шинели кавалеров, картузы с отогнутыми заушниками, узкие пальто дам с лежащими на плечах пушистыми воротниками… Носы прятались в мех, а над ним любопытством и смехом искрились девичьи глаза. Впрочем, такие глаза были только у невысокой ладненькой Вали. У нее и ленты на шляпке казались ярче, и мех пушистей, и сапожки переступали нетерпеливо — так и тянули пройтись в туре вальса, ведь на площади военный оркестр разливал елей «Сказок Венского леса».
То и дело приходилось сторониться: сверкнув вращающимися зеркальными дверями, к саням выбегали празднично одетые дамы и господа с ворохом подарочных упаковок, обхваченных атласными лентами. Извозчики лихо свистели вожжами. Вздымая пушистые бразды, проносились с гиканьем тройки: «А ну посторонись!» В этот канун Рождества всем было весело. Чем-то ванильно-сладостным? А казалось — прямо с небес, в придачу к снежной россыпи, к свершившемуся чуду Рождества.
— А мы за игрушками на елку приехали! — протараторила Валерия, которую все звали Валей. — Эта стройная красавица — моя подруга, Анна Горенко. Вместе учимся и живем в одном доме. Горенки прямо под нами квартиру снимают.
— Так мы все царскосельские — соседи! — обрадовался кадет. — Николай, правда, гимназией Царскосельской недоволен. Атмосфера гнилая. Уровень преподавания ниже некуда.
— Это верно! — согласилась Валя. — В женской тоже — такие дурацкие порядки завели! Лично мне — ничего, подходит. Но Анну, к примеру, совсем затравили.
— Что за дикости! — Корнет коснулся кожаной перевязи палаша. — Я готов заступиться, если мадмуазель не имеет достойного защитника.
— Благодарю вас, но у меня прекрасный старший брат и бравый отец. И вообще, Валя сильно преувеличивает. Ничего такого ужасного нет, — ровным голосом произнесла светлоглазая.
— Зачем ты скрываешь? Затравили! — настаивала Валя. — Не подумайте, господа, учится Анна хорошо, дисциплину соблюдает, с воспитателями вежлива.
— Так, может быть, за кгасоту стгадает? — молвил, картавя, длинновязый гимназист, на продолговатой голове которого фуражка смотрелась комическим архитектурным излишеством.
— За лунатизм! — таинственно сверкнув глазами, сообщила Валя. — Кто-то выдумал, что Анна ночами ходит по коридорам дортуаров и пугает учениц. Они ж все на привидениях помешаны!
— И не выдумали! Хожу ночами, когда полнолуние, к окну, что в конце коридора. Там луна фонарем стоит и меня тянет. А этим клушам, если такие трусихи, нечего подглядывать! Жевали бы свои бисквиты под подушками… — Анна равнодушно рассматривала витрину с нарядной елкой и всяческими новогодними чудесами.
— Лунатизм — это вид легкой психической аномалии, вовсе не опасной. Часто с возрастом он проходит. — Николай знал абсолютно все о вещах, касающихся загадочных и мистических сторон реальности. — Только лунатика окликать нельзя — он сразу очнется от своего полулетаргического состояния, и может произойти непоправимое!
Валя сдержала смешок: лучше бы этот умник помалкивал. «Непопгавимое!»
— В детстве отец брал меня на руки и уносил в постель, если я шла за луной. И что тут такого? Я не собираюсь оправдываться — луна моя подруга. — Лунатичка с вызовом взметнула ресницы, и у картавого аж дух захватило — льдистый лунный холодный свет окатил его, точно он в прорубь бросился. Будто кто-то прошептал над его отмороженной головой заклинание, а из крепкого тела, державшегося всегда прямо и твердо, вытащили хребет. Николай вдруг сник, обмяк, и его косоватый надменный взгляд засветился собачьей преданностью.
То, что щеголь Гумилев околдован, заметили все. Валя постаралась замять неловкость:
— Пока мы тут секретничаем, лучшие игрушки разберут. Я хочу сладостей купить, люблю, когда на елке вкусненькое и красивенькое! — Румяная девушка с состраданием глянула на высокого длиннолицего Николая. Вот уж «принц на белом коне»! Бледен, выпуклые рыбьи, чуть косящие глаза, а в них такое чувство мужского достоинства и собственного превосходства — держитесь, девицы! С разбегу втюрился, с первого взгляда! И, видать, теперь не отвяжется. Такой будет до могилы бороться за честь стать паладином, рабом своей госпожи. Повезло Анне! — прыснула Валя в воротник, зная о сердечных делах своей подруги и понимая, что Николаю ничего здесь не светит.
