— А как же я? Разве наших возвышенных отношений, моей безоглядной любви к вам недостаточно для впечатлений, для творчества? — Он почти плакал.
Анна спокойно курила, перелистывая какую-то книгу.
— Послушайте, мой дорогой! — Она захлопнула том. — Только обыватель или революционный коммунист может утверждать, что мы хозяева нашей жизни. Нет, нет и нет! На все воля Божья. Я не звала Лукницкого. Он сам ко мне в дом явился, а значит — привели его пути Господни.
— Я, я — ваш путь! — колотил себя в грудь несчастный Пунин.
— Ах, милый, куда вы денетесь? Этот мальчик появился, озарил и исчез. А вы еще долго будете со мной. Я уже принесла в жертву вашей ревности Циммермана. Несчастный умер с горя, лишившись возможности видеть меня. Теперь вы требуете прогнать Лукницкого? А вы тиран, Пунин.
Кое-как удалось разлучиться
И постылый огонь потушить.
Враг мой вечный, пора научиться
Вам кого-нибудь вправду любить.
Я-то вольная. Все мне забава, —
Ночью Муза слетит утешать,
А наутро притащится слава
Погремушкой над ухом трещать.
Обо мне и молиться не стоит
И, уйдя, оглянуться назад…
Черный ветер меня успокоит,
Веселит золотой листопад.
Как подарок, приму я разлуку
И забвение, как благодать.
Но, скажи мне, на крестную муку
Ты другую посмеешь послать?
К кому обращено это самобичевательное самолюбование? К Лукницкому? К Пунину? Ко всем. Беспроигрышный вариант — тема уязвленной и даже «беснующейся» совести. Любовная лирика Ахматовой приобретает напряжение. Рамки традиционного любовного треугольника раздвигаются, показывая человеческую душу в ее страданиях и боли. В масштабах глобального бедствия, несоизмеримого с конкретной, банальной житейской ситуацией.
После долгих колебаний Анна, избегая ревнивых страданий Пунина, отказалась от встреч с Павликом Лукницким (он еще появится в ее жизни, став летописцем великой Ахматовой). Не успел Пунин перевести дух, как свалилась новая беда — на горизонте Ахматовой вырисовался человек, способный в самом деле заставить ее забыть робкого искусствоведа и успешно решить квартирный вопрос.
В те годы Борис Андреевич Вогау, молодой провинциал с немецкими корнями, был не только известным беллетристом, опубликовавшим под псевдонимом Борис Пильняк роман «Голодный год», но и человеком знаменитым. Еще в 1922 году Анна Андреевна была приглашена на чествование Пильняка в ресторан, где с большой пользой для себя познакомилась с Фединым.
В 1924 году они вместе выступали на литературных вечерах. После одного из выступлений Пильняк написал в «Чукоккале» Чуковского, что Ахматова «была похожа на черный бриллиант».
Несмотря на близкие отношения с властью (Пильняку благоволил сам Сталин), окружающие ценили Бориса как добряка, остряка, щедрого на помощь и доброе слово компанейского человека.
Он был неравнодушен к Анне Андреевне и, как она утверждает, несколько раз делал ей предложение. А когда проездом бывал в Питере, непременно присылал корзину роз. Верны ли утверждения Ахматовой относительно брачных намерений Пильняка, трудно сказать. Ведь блистательный холостяк был свободен от семейных уз короткое время в середине двадцатых — между разводом с первой и браком со второй женой. Но корзины красных роз — деталь красноречивая, их удостаивается лишь предмет страсти.
В 1934 году, купив в Америке очередную машину, Пильняк — смешливый, элегантный, в черном иностранном берете — явился на своем роскошном «Форде» в Ленинград и катал Анну Андреевну по окрестностям. Сплетни зафиксировали развитие бурного романа.
Однако отказы Ахматовой составить завидному жениху партию если и были на самом деле, то имели, по ее словам, веское основание: Пильняк был человеком не ее круга — из простой семьи, мало образован и слишком ухватист в карьерных и денежных делах. Вот уж беда для живущей на птичьих правах невесты! Остается лишь заподозрить, что и здесь, как во многих других случаях, Ахматова придумывает благовидный предлог для своего неустройства: простое происхождение, влиятельное положение жениха — сплошное «фи». Приходится сомневаться и в реальности брачных намерений Пильняка.
Удачливому, ловкому, всегда радующемуся жизни писателю коллеги завидовали самой черной завистью. В самом деле — ездит в Америку менять машины! Буквально напрашивается на неприятности. Коллеги — инженеры человеческих душ — преуспели в перечислении грехов «врага народа» Вогау. Арестованный по ложному доносу, Пильняк умрет в тюрьме в 1938 году, Анна напишет ночью стихи на смерть друга:
Все это разгадаешь ты один…
Когда бессонный мрак вокруг клокочет,
Тот солнечный, тот ландышевый клин
Врывается во тьму декабрьской ночи.
И по тропинке я к тебе иду,
И ты смеешься беззаботным смехом,
Но хвойный лес и камыши в пруду
Ответствуют каким-то странным эхом…
О, если этим мертвого бужу,
Прости меня, я не могу иначе:
Я о тебе, как о своем, тужу,
И каждому завидую, кто плачет,
Кто может плакать в этот страшный час
О тех, кто там лежит на дне оврага…
Но выкипела, не дойдя до глаз,
Глаза мои не освежила влага.
До этого трагического момента Пильняк, пользуясь возможностями приближенного к властям, еще успеет прийти на помощь Анне.
Пунин оказался на редкость покладист в роли «задушевного друга». Человек бесхарактерный, порядочный до наивности, он привел любовницу жить в свою семью, когда она развелась с Шилейко и потеряла право на его «берлогу». Анна вносила в семью Пуниных деньги на питание и получила свою комнату. Но это странное положение не могло продлиться долго. Внедрившаяся в семейный дом любовница пыталась найти выход — просила друзей подыскать ей комнату, гостила в Москве, умоляла Николая Николаевича как-то решить ситуацию. Но выхлопотать лишнюю жилплощадь он не мог, развестись больше не пробовал и всякий раз, боясь потерять Анну, возвращал ее с заверениями о совершенной неспособности жить и работать без нее. В конце концов к сложившейся ситуации вроде бы все привыкли. Квартира Пунина стала для Анны спасением. Но несмотря на то что Пунины в 1926 году прописали ее на свою жилплощадь (боясь распространившегося в те годы подселения), она никогда не считала ее своей и называла отстраненно-торжественно Фонтанным домом.
Пунины вели себя деликатно, всегда принимали знакомых Акумы (это имя закрепилось за Анной), не возлагали на нее, категорически неприспособленную к быту, никаких обязанностей по хозяйству. Сам Николай Николаевич, несмотря ни на что, согревал Анну любовью, был ее надежным единомышленником. На многое у них оказались сходные взгляды: на ужасы политической обстановки, на религию, к которой Анна с каждым годом все более приникала. А главное — он нежно и преданно любил ее. И она расцвела, вернула прежний вес, обрела покой. Целых пять лет они, при всей нелепости ситуации, ухитрились быть счастливыми. Однажды весной Анна с Николаем забежали к ее приятельнице переждать дождь. Оба насквозь промокшие, они хохотали и радовались как дети. А когда Анна Андреевна переоделась в предложенную ей юбку и кофточку цвета палевой розы, и сразу вдруг помолодела и похорошела, Пунин смотрел на нее добрым и смеющимся, почти счастливым взглядом. Было ясно — эта весна для них двоих. И хотелось, чтобы она не кончалась.
