Как и всегда при каждой моей встрече с вражеской подлодкой, мы располагались в противоположном направлении, и к тому времени, как успели на полном ходу развернуться, цель уже ушла довольно далеко и теперь показывала нам корму. Чтобы поразить ее, требовалось выпустить на небольшой глубине довольно много торпед, но мы ограничились лишь одним залпом, сразу уйдя на глубину в ожидании взрыва. Он раздался точно в запланированное время, и мы с торжеством поднялись, чтобы выяснить, можно ли кого-то подобрать. К нашему разочарованию, подлодка противника оказалась на поверхности цела и невредима; стрелять из орудия было бесполезно, да к тому же лодка вскоре погрузилась. Единственное объяснение этому факту, пришедшее мне на ум, заключается в том, что торпеда, как и субмарина, с трудом сохраняет уровень глубины, близкий к поверхности. Она прошла под лодкой, в то время как та, поднявшись на волне, снова опустилась. Таким образом субмарина опустилась возле хвоста торпеды, то есть позади боеголовки, нарушив ее траекторию, и торпеда, отклонившись от курса, взорвалась на дне.
Следующая возможность атаковать, или почти атаковать, другой военный корабль в тот первый североморский период представилась лишь в марте 1940 года, во время нашего последнего похода перед началом настоящей подводной войны у берегов Норвегии.
Мы патрулировали внутри «капустного поля», как называли якобы заминированный немцами участок, защищающий Гельголандскую бухту. Заминированным его провозгласили немцы, а истинного положения мы не знали и поначалу относились к нему с должным уважением, хотя со временем корабли начали регулярно пересекать этот участок. Недалеко от нас заступил в боевое патрулирование немецкий противолодочный траулер, который, несмотря на небольшие размеры, представлял хорошую цель для торпед. Чтобы поразить мишень такой величины, требовалось занять безошибочную позицию, поскольку промахнуться было бы непростительно.
Стоило выдать огнем свое присутствие, траулер тут же перешел бы в атаку, а воды в этом месте оказались до неудобства мелкими. Более того, немецкий корабль был оснащен гидрофонами для преследования субмарин, поэтому требовалась особая осторожность – режим подкрадывания. Едва мы занимали нужную позицию, траулер тут же изменял курс и начинал движение в другом направлении, и так продолжалось в течение нескольких часов. Все это время «Силайон» двигалась кругами, которые постоянно сужались. Вскоре движение вражеского корабля сделалось таким странным, что не осталось сомнений: он обнаружил нас гидрофонами и старался засечь нас. Роли поменялись, дичью оказались мы, и, хотя немцам так и не удалось осуществить атаку, мы испытали истинное облегчение, когда наконец оторвались от преследования.
Пытаться потопить небольшие противолодочные корабли – неблагодарное занятие, но когда находишься долгое время в районе патрулирования без всякого дела, то годится и такое.
Во время наших первых боевых походов мы очень мало знали об уровне и методах немецкой противолодочной обороны, поэтому все те многообразные звуки, которые слышали, мы просто не могли идентифицировать. Неизвестность всегда настораживает, и совершенно справедливо, что в условиях постоянной опасности люди с особым подозрением относятся к тем явлениям, которые не в состоянии объяснить. Шумы гораздо лучше передаются в воде, чем в воздухе, и один из звуков, который слышали все наши подлодки, получил название «ворчанье Северного моря». Это ворчанье походило на подводное кипение или бурление и раздавалось всякий раз, когда в поле зрения оказывался траулер. Во время этой «странной войны» Северное море все еще изобиловало рыбацкими судами, поэтому было трудно определить, то ли это настоящие рыболовецкие траулеры, то ли уже переделанные в противолодочные военные корабли. Особое подозрение они вызывали в том случае, если вокруг них не летали чайки, но, как бы то ни было, всегда требовалась осторожность. Вполне естественно, наши подводники заподозрили, что «ворчанье Северного моря» – это шум работы какого-то вражеского детектора, и обратились к ученым с просьбой исследовать явление. В конце концов его определили как звук, издаваемый морскими обитателями, так что, если заключение было верно, причиной тревоги стали дельфины.
Гораздо большее напряжение легло на плечи старших офицеров при переходе от мирной жизни к войне, а не позже, когда к военным действиям удалось уже в какой-то мере приспособиться. И все равно безвредные морские обитатели вызывали беспокойство, даже когда реальный противник уже создал поистине усовершенствованный шумопеленгатор. На подводной лодке, патрулирующей у берегов Таормины, возле Сицилии, услышали продолжительный хлопающий звук, а вскоре после этого из-за горизонта появился бомбардировщик и начал бомбить ее без всякой видимой причины. Хлопки эти слышали и на других лодках. Эти «ужасные удары» вызвали самое подозрительное и неприязненное к себе отношение. Прошло немало времени, прежде чем установили, что звук этот исходит от черепах, стаи которых периодически приплывают в Средиземное море. А хлопки и стук они издают в период любовного ухаживания.
И еще раз черепахи стали причиной напрасного волнения. На одной из субмарин в Средиземном море обнаружили, что со всех сторон лодка окружена бугорками мин, поставленных на небольшой глубине и лишь слегка прикрытых водой. Стоило командиру взглянуть в перископ, как он видел кругом эти мины, и ему немалых мучений стоило обойти их благополучно. Когда все на борту уже обессилели от ожидания беды, одна из мин вдруг нырнула. Оказалось, милые черепашки просто грелись на поверхности воды.
Для того чтобы сгладить скуку первых боевых походов в ожидании вражеского флота или хотя бы единичного корабля, было решено, что нам следует организовать бортовые проверки экипажа. Суда под нейтральным флагом все еще ходили в Северном море, поэтому было решено, что подлодки должны иметь право останавливать суда и осматривать их. Если досмотровая группа находила что-нибудь подозрительное, она имела право отправлять судно на британскую территорию Северного моря для более тщательного досмотра. Одним из выводов, которые мы извлекли из этих досмотров, стало то, что лишние люди на борту (экипажи потопленных судов) не только занимают много места, но также и потребляют много воздуха, которым должны были дышать мы. Мы обнаружили, что начинаем задыхаться. Явление позднее стало вполне привычным, но в то время еще было в новое.
Причина его заключалась в повышении концентрации в воздухе углекислого газа, который мы выдыхаем. Он не только вызывает удушье, но делает тебя холодным, словно моллюск, и таким же глупым. Фактически, как и другие слабые отравляющие вещества, он притупляет способность трезво оценивать реальность, делая каждого до глупости храбрым. Хотя нашими досмотрами мы ничего не достигли, они предупредили нас об опасности отравления углекислым газом, и к тому времени, когда норвежская кампания вошла в силу, мы уже были обеспечены столь необходимыми поглотителями углекислого газа.
Мне довелось остановить два торговых судна: одно выдавало себя за латвийское, а другое – за финское. Хотя они и выслали шлюпку, погода оказалась слишком бурной, чтобы открывать люк субмарины и высылать досмотровую партию. Тонкий легкий корпус совершенно исключал швартовку шлюпки при любой, кроме спокойной, погоде. Визит и обследование в данной ситуации оказывались просто-напросто невыполнимым мероприятием. Если бы торговое судно и отказалось остановиться и выслать шлюпку, вы ничего не смогли бы с этим поделать; торпедировать торговое судно, особенно нейтральное, на той стадии войны оказалось бы чрезвычайно непопулярной мерой с политической точки зрения.
