– Секундочку.
Прошло несколько секунд. Гурни поймал себя на том, что делит внимание между троицей и огромным видеокубом, который возвышался в центре ярмарки и сопровождал происходящий кошмар музыкой в стиле кантри. Дожидаясь, пока Хардвик возобновит разговор, Гурни никак не мог до конца отрешиться от этакого эдипова хора, исполнявшего песню под названием «День матери» – о дальнобойщике, трудяге и выпивохе, который все никак не мог встретить девушку с такой же любящей душой, как у его мамочки.
– Я снова тут.
– Что там у тебя?
– Иду за одной компашкой, не хотел упустить. Выряжены, как оборванцы. У парочки лица раскрашены.
– Чем-нибудь выделяются?
– Все вроде как сбиты в группу, а один держится сбоку, чуть поодаль.
– Поодаль?
– Ну да. Вроде как с компанией, а вроде и сам по себе, как белая ворона.
– Интересно.
– Это да, но не спеши с выводами. В любой компании всегда сыщется пацан, который будет слегка выбиваться. Это может ничего не значить.
– Не видишь, что у него на лице нарисовано?
– Придется подождать, пока он не повернется.
– Где ты?
– Прохожу мимо прилавка с чучелами белок.
– Господи. А примет покрупнее нет?
– Чуть дальше какое-то здание с изображением чудовищной тыквы на двери, а рядом зал игровых автоматов. Собственно-то, мои оборванцы туда и зашли, к автоматам.
– А белая ворона?
– Ага, и он тоже. Все там внутри. Пойти за ними?
– Не стоит. Рано еще. Убедись только, что выход всего один и ты их не упустишь.
– Постой, они как раз выходят. Идут дальше.
– Все? И белая ворона тоже?
– Ага. Дай посчитаю… восемь, девять… да, все.
– В какую сторону они движутся?
– Мимо тыквы и дальше к концу ряда.
– Значит, мы скоро встретимся. Я в соседнем ряду, иду в ту же сторону – позади животных и моей раскрашенной группки.
– Животных?
– Их переводят из сарая в загоны за колесом обозрения. Сарай горит.
– Черт! Я слышал, кто-то говорил, что там пожар. Думал, просто путают с ареной. Ладно, конец связи, не стоит отвлекаться. Хотя постой! Есть новости? Что там у тебя дома происходит?
– Надо позвонить сыну и выяснить.
– Дай мне знать.
Когда Гурни закончил разговор, Мадлен с Уинклером как раз свернули на дорогу, шедшую в обход вокруг каруселей и загонов. Через минуту троица Гурни свернула туда же, а к тому времени, как он сам добрался до перекрестка, они встретились с компанией, за которой следил Хардвик.
Дюжина низкорослых фигурок юрко лавировала среди животных и тех зрителей, которые еще не знали о происходящем и не устрашились надвигающейся грозы, сводя на нет все попытки Гурни вычислить, нет ли среди них подозрительного чужака – зловещего карлика, маскирующегося под ребенка. Один за другим, все прилипли к невысокому ограждению, отделявшему круговую дорогу от аттракционов.
Мадлен и Деннис с альпака шагали мимо каруселей к загонам. Гурни встал так, чтобы как можно лучше видеть дорогу к загонам, но и не терять собравшуюся у ограждения компанию. Неподалеку он углядел Хардвика – тот занимал позицию там, где аллея, по которой он пришел, выходила на круговую дорогу. Чтобы не выдавать, что они напарники, Гурни не стал подходить к Хардвику, достал телефон и позвонил.
Хардвик ответил, глядя прямо на Гурни.
– Что это за плебейская шляпа?
– Ad hoc камуфляж. Долгая история, потом расскажу. Скажи, ты заметил еще кого интересного или все основные подозреваемые здесь, перед нами?
– Все как есть. И половину можно смело вычеркнуть по критерию жирдяйства.
– Какому-какому критерию?
– Смотри, сколько среди этих пацанов толстяков. А наш крошка Питер, насколько я мог судить по видео, вид имеет тощий и недокормленный.
– Что оставляет нам около шести вариантов?
– Я бы сказал, скорее два-три. Помимо критерия жирдяйства есть еще критерий роста и критерий черт лица. Что оставляет нам одного из твоей группы, двух из моей. Да и то с большой натяжкой.
– Ты каких троих имеешь в виду?
– Тот, что ближе всего к тебе, в дурацкой бейсболке, рука на поручне. Потом тот, что за ним, в черной толстовке, руки в карманах. И самый ближний ко мне, в синей баскетбольной форме на три размера больше, чем ему надо. У тебя есть иные варианты?
– Дай приглядеться. Я тебе перезвоню.
Он сунул телефон в карман, рассматривая двенадцать маленьких фигурок у ограждения и обращая особое внимание на тех, о ком сказал Хардвик. Но одно выражение, которое тот употребил, усилило его сомнения: с натяжкой.
Вот уж точно, с натяжкой. Гурни и так не мог отделаться от гнетущего, тошнотворного ощущения, что вся гипотеза – будто один из этих непоседливых и нелепо одетых школьников может оказаться Питером Пэном – просто смехотворна. Переместившись на новую позицию, чтобы лучше разглядеть лица мальчишек, он боролся с искушением бросить всю эту затею, признать, что, скорее всего, Питер Пэн давно сбежал с ярмарки и направляется сейчас в иные, неведомые края, куда-нибудь подальше от Уолнат-Кроссинга. Уж явно это куда более разумная версия, чем та, согласно которой один из мальчишек, прилипших к перилам и околдованных ревом и лязгом, – на самом деле безжалостный убийца.
Возможно ли, чтобы тот, кому Интерпол приписывает пятьдесят убийств, кто размозжил голову Мэри Спалтер о край ванны, вбил гвозди в глаза Гаса Гурикоса, сжег семерых ни в чем не повинных людей в Куперстауне и отрезал голову Лексу Бинчеру, сейчас выдавал себя за одного из этих вот детей? Неторопливо проходя мимо них, словно бы с целью получше рассмотреть огромное колесо обозрения, Гурни осознал, что решительно не в состоянии вообразить кого-либо из них профессиональным убийцей – и не простым, а специализирующимся на заказах, которые все остальные считают невыполнимыми.
Эта последняя мысль обходным путем привела его все к тому же вопросу, над которым он ломал голову последние несколько дней, – но ему никогда не хватало времени поразмыслить над ним как следует. Самый, пожалуй, непостижимый вопрос из всех.
Что такого трудного было в убийстве Карла Спалтера?
В чем состояла в данном случае «невыполнимость»? Что вообще сделало это убийство задачей, которая по плечу только Паникосу?
Вероятно, ответ на этот один-единственный вопрос мог бы пролить свет и на все остальные загадки дела. Гурни решил наконец хорошенько обдумать его со всех сторон – и не успокаиваться, пока не доберется до сути. Простота вопроса указывала на то, что сформулирован он верно. Это даже возродило в Гурни некоторый сдержанный оптимизм. Он чувствовал, что на верном пути.
