Один дурачился с бубном, другой потягивал вино прямо из горлышка золотого кувшина, то и дело капая на тунику. Они заметили меня, а я, в свою очередь, узнал среди них праздношатающегося Гиацинта, тощего раба, который в самом начале принес мне заказ. Как и на других, на нем была туника, с большим количеством орнамента, чем самой ткани; вульгарная смесь из ярких волнистых узоров, должно быть ливрея дома Гортензиев – ночью, как эта, невыносимо тяжелая и жаркая.
– Гляжу, вы тут развлекаетесь, – сказал я.
– Добро пожаловать, гость! Ходят слухи, что ты в тюрьме…
– Злобные сплетни! По какому поводу вечеринка – что-то особое?
– Просто ужин со старым знакомым.
– Деловая встреча или развлечения ради?
– Деловая…
Я должен был догадаться. В этом доме все посвящено делам.
– …У тебя назначена встреча? Поллия и Атилия обе легли спать.
Я усмехнулся:
– Мне не хватит храбрости беспокоить их в спальне!
Один из рабов захихикал.
– Можно позвать кого-нибудь из мужчин, – добавил Гиацинт.
У меня не было никаких отношений с Крепито и Феликсом. Возможно, было бы полезным поговорить с Новом, но если я хотел добиться чего-то большего, чем непринужденная болтовня за ужином, я должен был встретиться с ним наедине.
– Северина сегодня здесь, Гиацинт?
– Она была тут с полудня, но в последнее время я ее не замечал.
Кто-то сказал:
– Ее носильщики ушли; должно быть, она уехала.
– Могу ли я встретиться с Новом?
Молодой парень вызвался сходить узнать.
Рабы все еще перебрасывались шутками между собой, и им хотелось, чтоб я ушел. По счастью, ожидание не было долгим; парень вернулся и сказал, что Нова нет ни у себя, ни вместе с Феликсом и Крепито, хотя те и ожидали, что он присоединится к ним за бокалом вина поздним вечером.
Рабы потеряли ко мне интерес, но после того, как я зашел столь далеко, возвращаться ни с чем, было для моих натертых мозолей слишком обидно.
– Должно быть, с Новом что-то случилось, и он где-то тут!
Человек с золотым винным кувшином рассмеялся:
– В последний раз, когда я его видел, он согнулся и быстро бежал!
– Что-то из еды не пошло ему впрок?
Это была душная ночь. Моя туника неприятно облепила мои шею и грудь.
– Возможно, ее количество! – усмехнулся любитель вина. Я вспомнил жадность, с которым Нов, демонстрируя дурные манеры, вылизывал блюдо.
– Когда ты видел его бегущим?
– Около часа назад.
Я посмотрел на Гиацинта:
– Может он в уборной лежит отрубившись, или блюет?
Рабы обменялись поскучневшими взглядами.
– Может ли он позвать кого-нибудь, если с ним случится приступ болезни?
– Только затем, чтоб наорать, мол оставьте его в одиночестве. Он предпочитает уединение, если ему поплохеет от обжорства… – человек с кувшином был едким социальным сатириком, – …Во всяком случае, ты ему не очень то и поможешь; срать – это дело, которое и богачам приходится делать самим…
Гиацинт, который молчал, наконец вернул мне задумчивый взгляд.
– Посмотреть вреда не принесет, – сказал он.
Остальные отказались приложить усилия, так что поиски остались Гиацинту и мне.
Как и в большинстве домов, обладающих собственными удобствами, туалеты дома Гортензиев располагались рядом с кухней, так любая вода, которая выливалась из горшков и раковин, могла быть использована для промывки канализации. Дом вольноотпущенников мог похвастаться трехместным нужником, но мы нашли там только одного обитателя.
Гортензий Нов, должно быть, влетел в уборную, и тяжелая дверь за ним захлопнулась. Шум из кухни, где чистили посуду после званого ужина внезапно стих, и он остался один, в этом тихом темном помещении. Если бы он был достаточно трезв, чтоб понять, что происходит, он, должно быть, был в ужасе. Если бы он позвал на помощь, прежде чем ужасное расстройство желудка вызвало паралич, то никто бы его не услышал.
Это, вероятно, было больно и унизительно. Но смерть пришла быстро, проявив некоторое милосердие. Это была его смерть в одиночестве.
XXXIII
– Я… о! – воскликнул Гиацинт. Он инстинктивно направился было на кухню, но я прикрыл его рот ладонью и удержал его.
– Не поднимай пока шум!
Гортензий Нов лежал на полу. Он рухнул, сделав всего пол-шага, на середине пути от двери до стульчака, сраженный смертью, последнее неудобство, которое создает каждый. Если ему повезло, он умер прежде, чем разбил лицо о плиты пола.
Я осторожно наклонился, чтоб пощупать его шею, хотя заранее знал, что это чистая формальность. Затем я увидел гримасу ужаса. Что-то намного худшее, чем жестокое расстройство желудка потрясло его. Возможно, ужасная уверенность в приближении смерти.
Он был еще теплым, хотя и недостаточно теплым, чтоб можно было вернуть его к жизни. Я не был врачом, но я знал, то было что-то более сильное, чем нагрузка от переваривания слишком обильного ужина, остановило сердце вольноотпущенника.
– Кто-то в конце концов добрался до него, Фалько!
Раб впал в истерику; я сам почувствовал приступ паники, но я часто сталкивался с подобными ситуациями, чтоб справиться с ней.
– Успокойся. Давай не будем перегибать палку.
– Его убили!
– Может быть. Но люди иногда умирают во время приступа диареи… и обжоры, действительно, иногда умирают от переедания, Гиацинт…
Мои слова тоже были формальностью. Я тянул время, чтоб оглядеться.
Нов задрал свое светлое одеяние для пиршества на талию. Я набрался решимости, затем вытащил из под него его левую руку с обручальным яшмовым кольцом, и стащил его одеяние вниз. Мертвые заслуживают некоторого почтения.
Я быстро встал. Затем я схватил Гиацинта за локоть и повернул его к двери. Возможно, еще есть время, чтоб найти доказательства, прежде чем их уничтожат – либо случайно, либо кем-то заинтересованным.
– Гиацинт, стой там и не позволяй никому входить.
Один взгляд на кухню подтвердил мои опасения. Домом управляли кое-как. Мухи кружились над рабочими столами с вялым жужжанием. Но посуда, использованная на пирушке, которая могла бы дать ключи к разгадке, уже была для меня потеряна. Лохматая служанка, которая мыла тарелки, знала, что на это уйдет много времени, поэтому она уже соскоблила остатки пищи, пока они не присохли к блюдам и подносам. Когда я шагнул в дверь, она стояла на коленях около котла с грязной водой, окруженная грудами золотых тарелок. Я видел, как она с прищуром смотрит на огромное серебряное блюдо, в котором я признал то, которое Северина подарила Нову в день, когда мы обедали; усталая служанка пыталась убедить себя, что оно чистое, но нашла жирный мазок, и вяло макнула его в таз.
