Милиция, как мне рассказал Виктор, была настроена весьма прохладно. Раз вор взял только самое ценное, значит, он, скорее всего, «гастролер», то есть тот, кто приезжает на промысел в чужой город. Едет, небось, сейчас в поезде в Саратов или Киев и радуется своей поживе. Но пообещали «приложить все усилия». После того как милиция уехала, Виктор позвонил мне. Дело было за полночь, поэтому я приехал к ним на следующее утро. Непременно надо было поехать, потому что Виктор с Фирой были очень расстроены и нуждались в поддержке.
У Фиников я застал их соседку, которая делала уборку. Как сказала Фира, воры не оставили после себя никакого беспорядка, даже дверцы буфета притворили, а вот милиция в поисках следов испачкала все порошком
[71] и сильно наследила. Я поговорил с Виктором и Фирой, постарался их утешить, поздравил Фиру с тем, как вовремя она замочила свое серебро, и уже собрался уходить, когда вдруг обратил внимание на то, что их соседка сильно нервничает. До этого она возилась за стеной, а тут вошла, и видно, что она нервничает. Не переживает за Виктора с Фирой, нет — внутренне дрожит, чего-то боится. Страх и переживание — это же совершенно различные эмоции. Меня как будто в бок толкнуло. Я подошел к ней, взял за руку, посмотрел в глаза и попросил: «Расскажите нам, пожалуйста, как было дело». Я немножко интригую, как делают те, кто пишет шпионские повести. Так оно все выглядело со стороны, глазами Виктора и Фиры — я беру их соседку за руку и прошу рассказать нам все. На самом же деле я узнал всю правду еще до того, как взял ее за руку. Она не думала, а просто мысленно кричала: «Ой, что же я наделала, дура такая?! Меня же посадят! Зачем я согласилась?!»
История соседки стара как мир и банальна, как притча о горящем уксусе
[72]. Сорок семь лет, одинокая и — не стану скрывать — очень глупая женщина встретила мужчину, уголовника, который проявил к ней интерес. Она от этого потеряла голову настолько, что поверила в его обещания бросить воровать и зажить с ней жизнью честного труженика (это после того, как почти всю жизнь провел в лагерях!). Вор сказал, что ему надо совершить несколько краж, чтобы обеспечить их счастливое будущее. Ты понимаешь, дорогая моя, что умная женщина на такой крючок не попадется, поймет, что будущее у нее будет несчастным, тюремным, что ее просто хотят сделать сообщницей. Соседка сказала своему любовнику, где Виктор с Фирой держат ценности, и еще сказала, когда их не будет дома. Виктор с Фирой при ней обсуждали поход к Маркиным и спорили о том, что лучше купить в подарок.
Вора арестовали на какой-то даче под Москвой, где он праздновал свою удачу и ждал свою «любимую». Из украденного он успел потратить только около трехсот рублей — накупил водки, колбасы, чаю и конфет. Эти триста рублей возместила соседка. Она сделала чистосердечное признание, и для нее очень важно, чтобы нашим Финикам было возвращено все похищенное. В таком случае она может рассчитывать на снисхождение суда, то есть на то, что ее не посадят. Все украденное пока в милиции, но это не страшно — опишут и вернут Виктору с Фирой. Можно сказать, что они отделались небольшим волнением. Фира удивляется: «Не первый год живем рядом, думали, что хорошо ее знаем, доверяли ей ключи — и вот результат!» Виктор сразу же вспомнил, как у них в Иностранном легионе
[73] один мерзавец воровал у товарищей и как они его за это наказали. Разумеется, после того, как все утряслось, мы хорошо отпраздновали окончание этого беспокойного дела, и теперь я думаю, что можно было бы праздновать не так усердно. В конце концов, вчера был не Пурим
[74].
Милицейский начальник сказал, что мне полагаются именные часы, как награда за помощь в раскрытии преступления. Я от такой награды отказался, сказав, что помогал не только милиции, но в первую очередь своим друзьям. Вот такая получилась история. Удивительный январь в этом году — что ни три дня, то новость.
Если бы мой отец, да будет благословенна его память, прочел бы это письмо, то дал бы мне подзатыльник и сказал бы: «Еврей пишет еврейке «январь» вместо того, чтобы писать «тевет» или «шват»?!
[75] Что нынче пошли за евреи?!» Ах, если бы мой несчастный отец был бы жив, то я бы с радостью и смехом вытерпел бы тысячу подзатыльников!
Виктор и Фира передают тебе самые горячие приветы и ждут нас в гости сразу же после того, как ты вернешься. «Деньги, которые сначала были украдены, а потом вернулись, — все равно что найденные на улице деньги, «легкие» деньги, — шутит Виктор. — А «легкие» деньги положено пропивать с друзьями». Учитывая, что вор украл около двадцати пяти тысяч, пропивать их нам придется долго.
Фира (ну ты же ее знаешь, дорогая моя) теперь собирается делать уборку сама вплоть до мойки окон, чего ей с ее-то здоровьем никак нельзя. Она или наживет грыжу, двигая мебель, или же, не про нас и друзей наших будет сказано, вывалится из окна. Фира была настроена очень решительно, клялась, что больше никого чужого в дом не пустит, но нам с Виктором все же удалось ее отговорить при условии, что я стану «благословлять» ее выбор. Иначе говоря, посмотрю на новую домработницу, узнаю, какие у нее мысли, и скажу, можно ли ее брать. У меня был более удобный вариант. Я предложил им Машину племянницу, уж за нее-то я могу поручиться и без копания в ее мыслях. Но Фире непременно надо пожилую домработницу. Молодых она не хочет, и ты прекрасно знаешь почему. Так что как она определится с выбором, пойду на смотрины.
Соседка-наводчица живет дома. Ее, в отличие от ее кавалера, не арестовали, а только взяли подписку о невыезде. Ходит как тень, смотрит вниз, от всех шарахается. Кто-то из соседей (ну, ты понимаешь, что не Фира и уж тем более не Виктор) написал ей мелом на двери «Ворюга»
[76], так она даже и не стерла. То ли не обратила внимания, то ли понимает, что напишут снова. Я ее нисколько не жалею. Кроме: «Будь проклят тот, кто обманул доверившегося», ничего больше сказать по этому поводу не могу.
