Перечитал это письмо, драгоценная моя, и почувствовал себя Менахем-Мендлом
[77]. Написал не письмо, а целый рассказ о наших милых Финиках. Только вот беда — не знаю, в какую газету его послать. «Советская культура» вряд ли его напечатает, а ни одной нашей газеты не осталось. Не перестаю удивляться — ни одной!
[78] Почувствовав себя Менахем-Мендлом, я заодно порадовался тому, что с женой мне повезло в тысячу раз больше, чем этому невезучему гешефтмахеру. Знаешь, мне всегда казалось (и, возможно, автор тоже так думал), что вернуться домой Менахем-Мендлу мешал не столько его беспокойный характер, сколько суровый характер его женушки. Про таких, как она, говорят: «Бывает счастье горше марора»
[79].
Но довольно мне писать о других женщинах. Надо наконец-то написать, как я по тебе скучаю, любовь моя. Это мое последнее письмо, ибо ты скоро уже приедешь. Знаешь, я готов писать тебе письма каждый день. Я часто мысленно разговариваю с тобой, но писать тебе письма доставляет мне куда больше удовольствия. Прямо хоть пиши каждый день и складывай в стопочку, чтобы ты прочла, когда приедешь. Но было бы глупо заставлять тебя читать мои письма в моем присутствии, вместо того чтобы рассказать новости самому. И, как тебе хорошо известно, дорогая моя, я не люблю бессмысленных действий.
Скучаю по тебе безмерно. Удивляюсь тому, как любящие сердца могут выносить длительную разлуку. Четыре недели без тебя, драгоценная моя, кажутся мне вечностью, а ведь во время войны люди расставались на четыре года, а то и на большие сроки. Ох, не знаю, как бы смог выдержать без тебя хотя бы год. Представляю, как сейчас ты улыбнешься и подумаешь: «Было время, целых сорок пять лет выдержал без меня, и ничего!» Но тогда же я не был знаком с тобой! Хоть я и предчувствовал нашу встречу, но не знал, что хорошее будет таким хорошим, ненаглядная моя!
Заканчивай свой отдых, любимая, и приезжай. Жду тебя безмерно. Меня посетило предчувствие того, что и мне в этом году придется отдыхать без тебя, но я отогнал его прочь — не хочу, не собираюсь даже думать об этом! Две долгие разлуки в течение одного года — это уж слишком!
Люблю тебя, целую тебя, жду тебя!
Ирочка удивляется, как много листов я исписал, и передает тебе привет.
Твой В.
25 апреля 1955 года
(поздравительная открытка «С днем рождения!»)
Любимая моя, несравненная моя Аида!
Ты всегда просыпаешься раньше меня, но на этот раз я приказал себе встать в шесть часов, чтобы успеть написать тебе поздравление и положить его на тумбочку рядом с моим подарком. Допишу, положу, и мы с Ирочкой пойдем накрывать праздничный стол. Вечером придут гости, а утро принадлежит нам.
Поздравляю тебя, драгоценная моя, с днем рождения! Благословляю тот день, когда ты появилась на свет! Будь счастлива, любимая, и пусть каждый прожитый день станет радостнее предыдущего.
Целую тебя крепко,
Твой любящий муж Вевл
12 сентября 1955 года
[80]
Моя драгоценная Аида!
Моя командировка затягивается по не зависящим от меня обстоятельствам. Не беспокойся, все хорошо. Пользуясь случаем, отправляю тебе эту записку, потому что знаю, как ты волнуешься за меня. К сожалению, не смог позвонить. Праздновать будем вместе, не сомневайся
[81]. Речь идет о двух или трех днях.
27 октября 1955 года
Дорогая моя Аида!
Боря любезно согласился передать тебе мое письмо, хоть и посмеивался надо мной — неужели нельзя прожить недели без того, чтобы не написать письма жене? Посмеялся, разумеется, мысленно, про себя. Я сделал вид, что это осталось для меня тайной. Бедный Боря! Он так страдает от ревности, что на нем дымится шляпа. Просто места себе не находит. Он приехал в Ригу с концертами, мог бы остаться на несколько дней отдохнуть, но нет — срывается с места и сразу же после последнего концерта уезжает в Москву. Не думаю, что стоит жениться на женщине, которую так сильно ревнуешь. Ревность — не признак любви, как ошибочно принято считать, а признак недоверия. Какой смысл жениться на женщине, которой не доверяешь? По-моему, никакого. Я очень сильно люблю тебя, драгоценная моя, но у меня нет ни капли ревности по отношению к тебе, потому что я уверен, что в любой ситуации в мое отсутствие ты станешь вести себя достойно. А как же иначе? Иначе и быть не может, любимая моя. И во мне ты можешь не сомневаться. Если я женат, то других женщин для меня не существует.
Мне жаль Борю. Он сильно страдает. Спрашивал у меня про себя с женой. Я его успокоил — сказал, что они всю жизнь будут вместе. О, Боря и его жена застанут великие перемены. Жена переживет его на пятнадцать с лишним лет. Она умрет уже в двадцать первом веке. Сроков, как ты понимаешь, я не называл. Сказал только, что они будут вместе, что у них будет дочка. Боря немного успокоился. Он посмеивается над тем, что я, едва приехав в Кемери, пишу тебе письмо, а сам звонит в Москву по два раза в день, причем один звонок делает поздно вечером, проверяет, дома ли его ненаглядная. Кого могут успокоить эти звонки?
[82] У нас в Гуре был придурковатый водовоз Хаим, которому жена изменяла походя. Дома и не дома, могла пойти на рынок и изменить там, могла изменить с булочником… Но когда Хаим возвращался домой после работы, она выбегала навстречу, помогала распрячь лошадь и вообще вела себя как примерная жена. Дело же не в том, когда женщина приходит домой, а в том, любит ли она своего мужа по-настоящему. Если любит, то эта любовь уже налагает ответственность. Но довольно об этом, дорогая моя, ведь я хотел написать тебе важное. Раз уж письмо передаст Боря, то можно писать все, что хочется. Боря не станет читать письмо, он порядочный человек, к тому же он не знает идиш и притворяется итальянцем, хотя на самом деле его родители не итальянцы, а итальянские евреи.
