Интересно — кем меня считает твоя подруга? Давай докажем ей, что я не шарлатан. Я опущу это письмо в ящик сегодня, вот допишу и сразу пойду гулять, так что на нем будет стоять сегодняшний штемпель. Сегодня 22 июля, но я уже знаю, что 26-го новый президент Египта
[95] объявит о национализации Суэцкого канала. Покажи подруге и всем, кому хочешь, мое письмо и дату на штемпеле, пусть посмотрят. Напишу эту новость и по-русски. 26 июля 1956 года новый президент Египта объявит о национализации Суэцкого канала.
Должен сказать тебе, драгоценная моя, что этот новый египетский президент настоящий осел, хотя его зовут верблюдом
[96]. Второй Аман, вот кто он. Наш народ будет иметь от него много горя и неприятностей
[97]. Сколько же этих Аманов, один хуже другого, еще будет на нашем пути! Если по поводу избавления от каждого устраивать праздник, то не останется свободных дней в календаре. Но хватит о печальном, драгоценная моя, дальше напишу о хорошем. Я всегда так делаю, самое вкусное оставляю напоследок. Сначала съем суп, потом мясо, а мой брат Берл, да будет благословенна его память, сначала хватал мясо и получал за это выговор от отца. Вот опять вспомнил. Сегодня — день воспоминаний, они так и лезут в голову.
Теперь — о хорошем. Надо было дождаться твоего возвращения и сделать тебе сюрприз, но не могу утерпеть. Вдобавок есть риск, что Ирочка расскажет тебе в письме, а я хочу первым сообщить тебе эту приятную новость. Теперь, когда птичка в руках, можно кричать: «Поймал!»
Если ты думаешь, драгоценная моя, что я не обратил внимание на то, как тебе понравился гарнитур Софьи Алтеровны, то сильно ошибаешься. Я обращаю внимание на все, что связано с тобой, любовь моя. А как же иначе? Ведь я твой муж. Изображая рассеянность, я немного почитал мысли счастливой обладательницы старинных серег и кольца. Меня интересовало, у кого она их купила. История о бедной одинокой старушке-графине выглядела настолько неправдоподобно, что в нее я не поверил сразу же. Да и ты, насколько я понимаю, тоже не поверила. Есть мастаки врать, а есть такие, как Софья Алтеровна, — запинаются через слово, когда говорят неправду.
Спроси меня, что я узнал, и я тебе отвечу. Я узнал, что этот гарнитур сделал один московский ювелир, очень талантливый и, кроме того, знающий (это важно!) человек. От своего деда, тоже ювелира, это в их роду семейная профессия, этот молодой человек унаследовал набор дореволюционных клейм. На досуге, для собственного удовольствия, он работает «под старину», то есть делает украшения, в точности копируя работу старых мастеров, и ставит старинные клейма. К чести молодого человека надо сказать, что он не обманывает своих заказчиков, говорит им правду и берет за работу по двойному тарифу. А то и по тройному, в зависимости от сложности работы. Клейма он ставит для того, чтобы заказчики могли хвалиться перед знакомыми тем, что по случаю купили уникальную вещь. Но дело не в клеймах и не в тарифах. Дело в том, что я нашел его и сделал заказ на золотые серьги с изумрудом и перстень к ним. Боже упаси — не в точности такие, как у Софьи Алтеровны! Я попросил сделать что-то очень красивое, потому что ничего иного не могу дарить моей любимой жене — только самое лучшее и самое красивое. Ювелир предложил сделать, как он выразился, «ажурное изделие» и карандашом нарисовал мне, что он имеет в виду. Мне понравилось, уверен, что тебе тоже понравится. Замечательная работа. Клейма тоже стоят. «Дарить козу, так с ведром», — говорили у нас в Гуре, так что я уже сочинил для тебя замечательную историю о том, как в Киеве после нашего выступления ты встретила вашу старую знакомую, которая качала тебя на руках, бывшую богачку, и она сделала тебе такой царский подарок. Или говори правду — говори, что муж подарил, а я стану загадочно отмалчиваться в ответ на вопросы и разводить руками. Где, мол, купил, там уже нет, штучная вещь. Вещи действительно штучные, потому что других таких нет. Я буду поддерживать знакомство с этим ювелиром (имени его я нарочно не называю, потому что старинные клейма — дело немножко скользкое) и время от времени стану заказывать у него для тебя, золотая моя, подарки. Об одном только прошу меня не спрашивать — о том, сколько стоит. Ты же знаешь, дорогая моя, что я тебе на этот вопрос не отвечу. «Гульден, еще гульден и еще немножко», — говорили у нас в Гуре.
Да, кстати, не волнуйся насчет того, что перстень не подойдет по размеру. Я же не вчера родился на свет, несмотря на то что часто произвожу впечатление непрактичного человека. Я сообразил отнести ювелиру одно из твоих колец, чтобы он снял мерку. И не волнуйся по поводу серег, любовь моя. Они не тяжелые, они просто воздушные. Не могу на них налюбоваться. На всякий случай я попросил Ирочку примерить серьги, чтобы узнать, удобны ли они. Вот почему Ирочка знает о приготовленном для тебя подарке. Ирочка сказала, что не чувствует этих серег. Они очень ей понравились, что хорошо — буду знать, какой подарок сделать ей на день рождения. В письмо я вкладываю рисунок ювелира, чтобы ты представила, о чем я веду речь. Это подарок не к какой-то дате и не к празднику, это подарок без повода. Мне захотелось порадовать мою милую женушку, и я позволил себе такое удовольствие. О, какое же это удовольствие — делать подарки тебе, любимая моя! Если бы мог, то подарил бы тебе все сокровища мира, весь мир бросил бы к твоим ногам. Ты сейчас скажешь: «Солидный человек, а пишет такие глупости, словно ему шестнадцать лет, — как можно бросить к ногам весь мир?» Но это не глупости, просто я не могу найти подходящих слов, чтобы выразить мою любовь к тебе. Вот и прибегаю к подобным выражениям. Как выразить? Сказать «сильно»? Но я же люблю тебя сильнее сильного, люблю такой великой любовью, которую невозможно сравнить ни с чем! Мне кажется, что вся любовь мира заключена в моем сердце. Вот видишь, снова пишу глупости, потому что на самом деле любовь заключена не в сердце, а в голове. Про сердце кто-то придумал, и так пошло́.
Люблю тебя так, как только я умею любить, драгоценная моя, ненаглядная моя Аида! С нетерпением жду твоего возвращения. Не спрашивай, пожалуйста, что мне привезти. Привези себя, и этого будет достаточно!
Люблю тебя, обнимаю тебя, целую тебя тысячу раз!
Твой В.
27 июля 1956 года
Дорогая моя Аида!
Мне надо выговориться, доверить свои чувства хотя бы бумаге, раз я не могу рассказать тебе с глазу на глаз, поэтому пишу тебе это письмо.
Говорят же: «К субботе новость». Вот и я получил новость. Очередную неприятную новость от моего вечного оппонента. Не знаю, почему уважаемый человек, ученый, профессор, вдруг вздумал критиковать меня в своих выступлениях. Удивляюсь — неужели ему мало того почета, который он имеет, что он старается добавить, «разоблачая» меня? Что он надеется обрести, когда публично унижает меня? Уважение? Славу? Мне кажется, что все дело в славе, точнее, в его зависти к моей славе. Как же! Останови на улице любого, и он утвердительно ответит на вопрос «знаете ли вы Вольфа Мессинга?». А о профессоре К. может знать только один из тысячи, если не меньше. Вот он и завидует, вот и старается опорочить меня. Знаешь, что больше всего ранит меня во всей этой истории с «разоблачениями»? То, что на меня нападает свой брат еврей. Я далек от идеи всеобщего еврейского братства, я понимаю, что в каждой нации есть и хорошие, и плохие люди, но обида от еврея для меня вдвойне больнее. Мало того, К. еще и ссылается на одного из тех, кто со мной работал, когда называет меня «артистом». У него это слово звучит как бранное. Мессинг — артист, он улавливает незаметные другим движения и т. п. Вот мне рассказали о еще одном выпаде в мой адрес, и я снова расстраиваюсь. Как ты знаешь, от публичной дискуссии со мной К. наотрез отказывается. Лазарь хотел вмешаться (он знаком с К.), но я сказал ему: «Не надо, прошу тебя, оставь меня подобно порогу, пускай меня попирает всякий»
[98]. Повлиять на К., переубедить его не получится. Зато он станет трепать и Лазаря и рассказывать, как Мессинг подсылает к нему «парламентеров». О, этот человек умеет из всего извлечь пользу, много пользы.
