Несколько человек хвалили мне Сочи. Там идеальное место для нас обоих — море, чистый воздух, много солнца. Я записал названия санаториев, которые мне рекомендовали.
Купил тебе подарок, а какой — не скажу. Ты всегда хотела научиться угадывать мысли — можешь потренироваться. Дам подсказку — это нечто такое, что очень хорошо подойдет к твоим прекрасным глазам.
Я впервые отдыхаю в советском санатории, и многое мне кажется непонятным, а кое-что так и смешным. Вот зачем, скажи мне, любовь моя, взвешивать людей при приезде и отъезде? Разве я телок, чтобы давать привес. Ладно еще я, мне парочка лишних килограммов пойдет на пользу, но мой сосед-профессор, о котором я тебе писал, приехал для того, чтобы хоть немного сбросить вес. Ест мало, целыми днями ходит по горам, короче говоря — старается изо всех сил. Разве для него потеря в весе будет ущербом? А это, как оказалось, очень важный показатель. По нему есть свой план, и если его не выполнить, то не будет премий.
Вот кого мне хочется выкрасть отсюда, так это здешнего массажиста. Он творит настоящие чудеса. После шести сеансов пришло такое ощущение, будто мне вставили новый позвоночник. Массажист очень скромный, в ответ на похвалу он улыбается и говорит, что весь секрет в воде и воздухе, а он только помогает немножко. Наш Ленечка в сравнении с ним дилетант — пыхтит, старается, а толку мало. По приезде в Москву стану искать другого массажиста. Пока не сравнишь, не поймешь. Я теперь спокойно могу согнуться и разогнуться, не боясь, что прихватит спину. Чувствую себя помолодевшим и говорю тебе: готовься, любимая моя! Тебе придется выдержать сокрушительный натиск! Знаешь, драгоценная моя, ради того чтобы так предвкушать встречу, как предвкушаю ее я, иногда не мешает и расстаться ненадолго.
Целую тебя тысячу раз, любимая моя! Скоро, уже совсем скоро, смогу сделать это наяву, а не в мыслях.
Больше писать не стану. Нет смысла писать письма, которые придут позже моего возвращения. Очень прошу — не надо встречать меня на вокзале. Жди меня дома. Я хочу приехать не в пустую квартиру, хочу, чтобы ты открыла мне дверь. Считай это причудой, но для меня это очень важно. Приятно возвращаться, когда кто-то свой есть дома. Я столько раз возвращался в пустые комнаты, где меня никто не ждал! Больше такого не хочу!
Целую! Люблю! Жду встречи!
Твой В.
13 сентября 1948 года
Здравствуй, любимая моя!
Пишу тебе из ссылки — так я называю про себя нынешнюю поездку в Ленинград. Так оно и есть. Павел Борисович
[33] отправил меня в недельную ссылку к своим коллегам. Я понимаю, что он уже отчаялся что-то понять, зашел в тупик. Здешний профессор тоже намекнул на это. Он сказал: «Одна голова хорошо, а две — лучше». Пусть будет хоть десять, мне самому в первую очередь было бы очень интересно узнать научное объяснение моего дара.
Я думал, что здесь снова начнут с попыток «разоблачить» меня, но на это времени тратить не стали, не захотели повторять напрасных трехмесячных стараний Павла Борисовича. Это невероятно забавно, когда человек, чьи мысли я читаю, словно книгу, пытается поймать меня на лжи. К чести Павла Борисовича должен признать, что он и не скрывал это. Сказал, что, прежде чем изучать любое явление, ученый должен доказать всем, и себе в том числе, что это явление действительно существует.
Полдня меня, опутанного проводами, просили сделать то или это. После обеда проводов уже не было. Ко мне приводили разных людей, и я пробовал читать их мысли. Подробности расскажу при встрече, потому что двое из этих людей были настоящими уникумами. Напомни, драгоценная моя, и я расскажу. А то ведь стоит мне увидеть тебя после разлуки, как все мысли сразу же вылетают из моей головы, ты знаешь.
Разместили меня в клинике. Это обычная больничная палата, при которой есть все необходимое, с отдельным входом. На двери висит табличка «изолятор». Я рад тому, что мне не нужно ходить или ездить по городу. Здесь пока еще многое напоминает о войне, а каждое такое напоминание сразу же вызывает у меня мысли о моих родных. Я и без того постоянно о них думаю, но когда вижу разрушенный дом, то сразу же на глазах выступают слезы. А для исследования я должен пребывать в спокойном состоянии, это непременное условие. Здесь даже чересчур спокойно — тишина вокруг, окно мое выходит в заросший кустами двор, в котором ни души, нет радио, правда, обещали приносить утром газеты. В честь нашего знакомства я рассказал профессору три новости, которые будут в завтрашних газетах. Он все подробно записал, а затем пригласил еще четырех человек и попросил меня повторить сказанное. Я повторил, но вот объяснить, «как я это делаю», не смог. Мой обычный ответ «я не знаю, все происходит само собой, я дышу, тоже не понимая, как я это делаю», вызвал сильное недоверие у одного из присутствующих. У остальных тоже были подобные мысли, но они перемежались с сомнением, а этот подумал: «Никакой фокусник не выдаст секрета своего фокуса». Я сказал ему, что он напрасно так думает, и в подтверждение своих слов сделал обычное — назвал имена членов его семьи, домашний адрес и т. п. Недоверие исчезло. Ему стало стыдно. Он еще рта не успел раскрыть, как я сказал, что извинения приняты. Дело закончилось фотографированием на память.
Жаль, что у меня нет телефона. Телефон есть у профессора в кабинете, он любезно предложил мне им пользоваться, но это вряд ли возможно. Днем я вряд ли смогу это сделать, поскольку не хочу мешать весьма занятому человеку работать, а вечером кабинет заперт. Я мог бы попросить ключ, но мне неловко. Вот если бы телефон был у меня под рукой, тогда другое дело. В письмах, любимая моя, для обоих нас есть свое преимущество. Мне не надо ждать, пока нас соединят, ты же знаешь, как я ненавижу ожидание, а тебе можно будет перечитывать мое письмо. Это интереснее, чем вспоминать телефонный разговор. Павел Борисович говорил о неделе исследований, здешний профессор предполагает задержать меня на три дня дольше, но на самом деле я вернусь в Москву в воскресенье. До конца недели здешний профессор закончит меня изучать. Я, разумеется, не сказал ему об этом, чтобы он не подумал, будто я намекаю ему на то, что нам пора заканчивать. Профессор сказал мне, что первым ему рассказал обо мне не Павел Борисович, а человек, с которым я познакомился вскоре после приезда в Москву
[34]. Он консультировался у профессора по поводу того, известны ли науке такие феномены, как я. Я сразу же вспомнил, как изменилось отношение ко мне после той встречи.
