– Не все дама, племянник, молоды и сильны, как вы с моим сыном, – сказал Ашан.
– Заставлять никого нельзя, – уточнил Асукаджи, – но тем, кто хочет сражаться, нельзя отказывать в чести прославиться перед Эверамом в ночи. Близится Шарак Ка.
– Возможно, – кивнул Ашан. На сей раз он не потрудился взглянуть на Инэверу. – Но война еще не началась. Дама останутся за метками.
Асом поджал губы, в очередной раз напомнив Аббану, насколько он юн. Джайан чуть усмехнулся, но Асом поклонился, изо всех сил стараясь сохранить гордость и притворяясь, что не увидел улыбки брата.
– Итак, решено, – сказала Инэвера. – На первом рассвете после Ущерба Джайан и его воины отправятся в поход, чтобы нанести сокрушительный удар во имя Эверама.
Джайан вновь отвесил поклон.
– Доктаун будет наш, а Лактон возьмем за горло прежде, чем там поймут, что мы близко.
– Не сомневаюсь в этом, – кивнула Инэвера. – Но нам понадобится строгий отчет обо всех расходах и захваченном продовольствии.
– Что? – спросил Джайан. – Разве я хаффит, чтобы тратить время на писанину, когда мои люди льют кровь?
– Конечно нет. Для этого тебя будет сопровождать Аббан.
– Что?! – теперь воскликнул Аббан, едва не наложив в штаны.
Глава 11
Доктаун
333 П. В., зима
Дамаджах, это какая-то ошибка, – сказал Аббан. – Мои здешние обязанности…
– Могут подождать, – оборвал его голос Инэверы, прозвучавший в ухе.
Она отказалась его видеть, снизойдя лишь до беседы через серьгу с хора, и это лучше всяких слов говорило о непреклонности решения.
– Ты слишком хорошо изложил свои доводы, хаффит, – продолжила Дамаджах. – Нам нужен лактонский оброк для поддержания войск, и мы оба знаем, что Джайан скорее назло насрет в лактонское зерно, чем займется подсчетами и доставкой его в Дар Эверама. Об этом должен позаботиться ты.
– Дамаджах, твой сын ненавидит меня, – сказал Аббан. – Без тебя…
– Без меня заблудившуюся стрелу можешь словить ты, а не он? Да, это правда. Тебе придется поберечься, но, пока ты решаешь военные вопросы, которыми не хочет заниматься он, Джайан будет сохранять тебе жизнь.
– А как быть с его охранником Хасиком, которого оскопили мои люди? – спросил Аббан.
– Ты сам выпустил этого джинна из бутылки, хаффит, – ответила Инэвера. – Сам и придумай, как ее закупорить. Никто не соберет в пузырек слез по Хасику.
Аббан вздохнул. Если рядом постоянно будут Керан и Глухой, то Хасик вряд ли нанесет удар, а сам Аббан покажет себя достаточно полезным, чтобы быстро втереться в доверие к Джайану. Несомненно, в Лактоне удастся сколотить состояние. Много состояний, если обладать зорким зрением.
– Значит, с оброком я могу вернуться? – спросил Аббан. Несколько недель он точно продержится.
– Ты сможешь вернуться, когда над Лактоном взовьется красийский флаг, и не раньше. Кости говорят, что при штурме придется проявить мудрость, а ее при дворе моего сына не много. Ты должен взять руководство на себя.
– Я? – задохнулся Аббан. – Вести войну и отдавать приказы сыну Избавителя? Это больше, чем позволяет моя каста, Дамаджах.
Инэвера рассмеялась.
– Прошу тебя, хаффит. Не оскорбляй нас обоих.
Как предрекла Инэвера, Ущерб не сопровождался какими-либо необычными атаками алагай, но даже мятежные чины не были так глупы, чтобы во мраке новолуния ослабить оборонительные укрепления. Рассвет после третьей ночи наступил слишком быстро.
– Как только дорога станет безопасной, ежедневно оповещай меня о каждом предпринятом действии, – приказал Аббан, обращаясь к Джамере.
Джамере закатил глаза:
– Дядя, ты мне уже семь раз об этом сказал.
– Дама следовало бы знать, что семь – число священное, – ответил Аббан. – Тем паче – семьдесят раз по семь, и столько я буду тебе повторять, если понадобится, чтобы вбить сказанное в твою тупую голову.
На свете было мало дама, с которыми хаффит мог объясняться в подобном тоне – если не хотел отправиться одиноким путем, но Джамере приходился Аббану племянником. Возвысившись до белого, он стал заносчивым и несносным, но Аббан никогда не взял бы юнца под свое крыло, не будь тот умен. Умен достаточно, чтобы понимать, что его беззаботная жизнь целиком зависела от благополучия дяди. Он предоставит вести дела сестрам и женам Аббана, а сам станет подставным лицом, которое будет подписывать бумаги и угрожать всем, кто посмеет покуситься на территорию Аббана в его отсутствие.
– Клянусь Эверамом и всем святым, что буду ежедневно слать письма, – самоуверенно поклонился Джамере.
– Эверамовы яйца, малец! – хохотнул Аббан. – Такому обещанию я верю меньше всего!
Он обнял юношу, которого считал таким же сыном, как остальной свой выводок, и расцеловал в щеки.
– Хватит лить слезы в пузырьки, как жены в сумерках, – осадил их Керан. – Твои новые стены крепки, Аббан, но они подвергнутся испытанию, если за тобой явится шарум ка.
Наставник восседал на огромном землепашеском коне. В нем не осталось ничего от калеки-пропойцы, которого Аббан лишь месяцы тому назад застал валяющимся в луже своей же мочи. Правое стремя специально сконструировали для его металлической ноги, и он правил животным легко, как опытный наездник.
– Каждый день, – в последний раз шепнул Аббан на ухо Джамере.
Джамере рассмеялся:
– Ступай, дядя.
Он чуть подтолкнул Аббана к верблюду и всем весом налег на веревки проклятой приставной лестницы, когда Аббан попытался вскарабкаться.
– Может, послать за лебедкой? – спросил Джамере.
Аббан отставил костыль, поставил ногу на ладонь молодого священнослужителя и, перенеся вес, поднялся на следующую ступеньку. Джамере охнул и убрал руку, едва тяжесть исчезла; тряся кистью от боли, он тем не менее улыбался.
Аббан наконец взобрался на спину животного и пристегнулся. В отличие от Керана, он не мог долго ехать на лошади – боль становилась невыносимой. Проще устроиться под балдахином на любимом верблюде. Животное было упрямо и одинаково склонно плеваться и слушаться, но под кнутом становилось резвым, как красийский скакун, а скорость имела важность для сухопутного похода.
Аббан смотрел перед собой, пока процессия не вышла за ворота, после чего замедлил ход и бросил последний тоскливый взгляд на толстые стены своей крепости. Там он впервые почувствовал себя в безопасности с тех пор, как Ахман вывел свой народ из Копья Пустыни. Бетунные стены едва успели застыть, охрана только-только привыкла к повседневным обязанностям, а ему уже приходится покидать цитадель.
