В то же время, или немного ранее, в Москве появился новый военный журнал «Братская помощь» – очень талантливый и интересный. Во главе его стоял полковник Генерального штаба Михаил Сергеевич Галкин, но душою журнала и вдохновительницей всего дела, по собственному печатному признанию редактора-издателя, была Надежда Владимировна Желиховская (дочь покойной Веры Петровны Желиховской), которую я уже много лет не видал. С этой семьей я разошелся в свое время из-за интриг Всеволода Сергеевича Соловьева.
Я знал Надежду Владимировну молоденькой девушкой. Я вспомнил о ней, всегда мне нравившейся, вспомнил ее брата Ростислава, моего друга юности, и потянуло меня узнать, где она, что с ними творилось за все эти долгие годы. Я написал в редакцию «Братской помощи», спрашивая адрес Надежды Владимировны. Однако, получив его, я – не отдавая себе отчета, почему – порвал эту открытку и запомнил только, что две сестры Желиховские живут в Одессе.
Я читал статьи Надежды Владимировны о впечатлениях ее в московских лазаретах, удивляясь впечатлительности ее, вполне одобряя все ее выводы и взгляды на положение наших раненых и увечных после Японской войны. Меня, безусловно, тянуло к этой энергичной девушке, но я боролся сам с собой и отдалял от себя мысль о том, что ее жизнь, полная самоотверженной работы на пользу изувеченных солдат и их обездоленных семей, – именно то, что для моей жизни было бы самым подходящим и важным.
Я отбросил мысль о Надежде Владимировне, взял отпуск и уехал в заграничное путешествие. На этот раз я решил посвятить все свое время Италии, и в Германии был только проездом.
Из Италии я проехал в Грецию и Турцию и вернулся в Россию через Одессу. Я помнил, что там живут сестры Желиховские, но решил проехать мимо, не заезжая к ним, тем более что я и запоздал в своем отпуске. Странная борьба происходила все это время в моей душе. Мысль моя постоянно возвращалась к Надежде Владимировне и к ее семье, к тому далекому времени, когда она была совсем молоденькой девушкой, даже девочкой, какой я ее знал еще в Тифлисе и затем в Петербурге.
С другой стороны, я себя сдерживал и сам себя убеждал, что я с ней не виделся около двадцати лет и не знаю, что с ней, как она жила все эти годы, захочет ли выйти за меня замуж. Эти переживания были очень тяжелые. С одной стороны, я считал, что моя жизнь кончена, что я должен жить только для сына, и полагал, что если мне нужна женщина, то я мог бы ее найти и без женитьбы; с другой стороны, неотступно стояла мысль, что я непременно должен жениться на Надежде Владимировне.
В этих колебаниях прошел еще год. Я жил в Люблине, возился со своей службой, объезжал весь корпус, который был размещен по разным городам и местечкам Царства Польского. Довольно часто бывал в Варшаве и, несмотря на любимое дело и милое общество, томился своим одиночеством. У меня была прекрасная квартира в девять или десять комнат, балкон выходил в великолепный городской сад, и вообще все было ладно, кроме отсутствия хозяйки.
В конце 1910 года я все-таки написал в Одессу, затем поехал туда и вернулся в Люблин уже женатым человеком. Но почему я должен был это сделать и кто мне это внушал, я не знаю. Тем более что семьи братьев и добрые знакомые в Люблине мне предлагали устроить богатую и гораздо более блестящую женитьбу. Я всегда был очень самостоятелен и тверд по характеру и потому, чувствуя как бы постороннее влияние и внушение какой-то силы, сердился и боролся против этого плана женитьбы на девушке, которую 20 лет не видел.
Если бы мы жили в одном городе и с ее стороны было бы желание, выражаясь вульгарно, «поймать выгодного жениха», можно было бы подумать, что меня гипнотизируют. Много раз я писал ей письма и рвал их. И когда она узнала, наконец, о моих планах, то крайне удивилась и даже не сразу согласилась на это. Этот случай достоин внимания психолога и поэтому я так подробно на нем останавливаюсь.
Последний год в Люблине я прожил уже с женой, которая вскоре завоевала все симпатии в городе и в войсках. Она энергично принялась подготавливать дело помощи раненым солдатам и инвалидам, так как давно уже отдавала свои силы этому делу.
В конце лета 1911 года приезжали к нам из Америки старшая сестра жены – Вера Владимировна со своим мужем Чарльзом Джонсоном. Ее я знал с давних пор, но ее американца-мужа увидел впервые. Публицист, писатель, теософ, оккультист, переводчик древних манускриптов и книг с санскритского, индустанского, бенгальского языков, он заинтересовал меня очень, и мы провели с ним несколько интересных для меня вечеров. Они погостили у нас недолго.
После их отъезда наступили тревожные дни. Были маневры, пробные полеты самолетов, тогда только что появившихся у нас. Приезжали великие князья, различное начальство и иностранцы. Закопошились какие-то вражеские элементы. Я стал получать анонимные письма, что меня убьют, чтобы я не появлялся перед войсками и т. п. В Одессе в это время умерла старушка-няня моей жены, и она, по вызову сестры, уехала туда. Вскоре туда же приехал и Ростислав Яхонтов, и они похоронили эту свою бескорыстнейшую слугу, верного самоотверженного друга рядом со своей матерью.
Вскоре в моей служебной карьере произошла большая перемена. Меня назначили помощником командующего войсками Варшавского военного округа, генерал-адъютанта Г. А. Скалона. Жена моя уже обжилась в Люблине и очень мало интересовалась моей карьерой. Это меня даже огорчало. Ей не хотелось переезжать в шумную Варшаву. Тем не менее надо было ехать. Военный официальный Люблин и частный дружеский кружок знакомых провожал нас сердечно, трогательно и пышно.
Приехав в Варшаву и остановившись в великолепной гостинице «Бристоль», мы стали разыскивать себе квартиру в ожидании прибытия обстановки из Люблина. В это время весь служебный персонал Варшавы жил в казенных прекрасных квартирах, а генерал Скалон – в замке бывших польских королей. Но для помощника его казенной квартиры не было.
Мы устроились на Уяздовской аллее, вблизи парка, в прелестной квартире и были очень ею довольны. Но когда жена моя узнала, что мне полагается по должности казенная дача и что остаток лета можно провести там, то с радостью туда поехала вместе со своими собачками Буром и Белкой, которых очень любила и которым места в варшавской квартире было весьма мало. Я шутил и дразнил жену утверждением, что она гораздо больше любила своих фоксов, чем мою военную карьеру.
Казенная наша дача была в 30 верстах от города в упраздненной крепости Зегрж, на берегу широкой реки Буго-Нарев. Это был поистине райский уголок. Громадный парк, чудный фруктовый сад, цветник. Дом большой со всеми приспособлениями для удобной и приятной жизни и летом и зимой. Искусный садовник ежедневно скрашивал нашу жизнь редкими цветами, фруктами и ягодами. Это была не жизнь, а сплошной праздник.
Телефон, соединявший нас с Варшавой, автомобили, постоянные приезды друзей. Там же жили на своей отдельной даче начальник штаба генерал-лейтенант Клюев со своей хорошенькой нарядной женой, генерал-квартирмейстер Постовский со своей многочисленной семьей, полковник Калинг с женой и дочерью и еще несколько военных семей. Скалон предпочитал летом жить в Варшаве, в Лазенках
[25]. Из всех генерал-губернаторов, кажется, только Гурко любил Зегрж и проводил там каждое лето.
