В 1876 году мы стояли в своей штаб-квартире в урочище Царские Колодцы Сигнахского уезда, Тифлисской губернии. Много было толков о войне среди офицеров, которые ее пламенно желали. Однако никто не надеялся на скорое осуществление этой надежды. В особенности нетерпеливо рвались в бой молодые офицеры, наслушавшиеся вдоволь боевых воспоминаний от своих старших товарищей, участвовавших в Турецкой войне 1853–1856 гг. и в кавказских экспедициях.
Как вдруг 2 или 3 сентября была получена командиром полка телеграмма начальника штаба Кавказского военного округа
[9], в которой предписывалось полку немедленно двинуться через город Тифлис в Александропольский
[10] лагерь.
Трудно описать восторг, охвативший весь полк по получении этого известия. Радовались предстоящей новой и большинству незнакомой боевой деятельности (все почему-то сразу уверовали, что без войны дело не обойдется); радовались неожиданному перерыву в однообразных ежедневных занятиях по расписанию; радовались, наконец, предстоящему, хотя бы и мирному походу, который заменял собою скучную до приторности штаб-квартирную казарменную жизнь.
Часто, впоследствии, при перенесении разных тяжких невзгод, вспоминалась нам наша штаб-квартира в радужном свете, но в это время, я уверен, что не было ни одного человека в полку, который не радовался бы от всего сердца наступившему военному времени.
Впрочем, нужно правду сказать, что едва ли кто-либо был особенно воодушевлен мыслью идти драться за освобождение славян или кого бы то ни было, так как целью большинства была именно самая война, во время которой жизнь течет беззаботно, широко и живо, содержание получается большое, а вдобавок дают и награды, что для большинства было делом весьма заманчивым и интересным.
Что же касается нижних чинов, то думаю, что не ошибусь, если скажу, что более всего радовались они выходу из опостылевших казарм, где все нужно делать по команде; при походной же жизни у каждого – большой простор. Никто не задавался вопросом, зачем нужна война, за что будем драться и т. д., считая, что дело царево – решать, а наше – лишь исполнять. Насколько я знаю, такие настроения и мнения существовали во всех полках Кавказской армии.
6 сентября полк, отслужив молебен, покинул свою штаб-квартиру в составе четырех эскадронов; нестроевая же рота была оставлена в Царских Колодцах впредь до особого распоряжения, потому что все тяжести были оставлены на месте, за неимением средств поднять их своими силами.
Полковой обоз был у нас в блестящем положении, так как стараниями нашего бывшего полкового командира барона Мейендорфа были изготовлены фургоны, как у немецких колонистов, на прочных железных осях; но у нас по мирному времени было всего 15 подъемных лошадей, да и то весьма незавидных, а потому пришлось двинуться с места с помощью обывательских подвод и погрузить строевых лошадей походным вьюком, забрав притом лишь самое необходимое на короткое время.
Стодвадцативерстное расстояние от Царских Колодцев до г. Тифлиса полк прошел в трое суток и в Тифлисе имел две дневки. После первого же перехода оказалось много побитых спин у лошадей; по прибытии же в Тифлис оказалось, что побиты спины чуть ли не у половины лошадей полка, хотя у большинства это ограничивалось небольшими ссадинами на хребте у почек лошади, которые скоро прошли бесследно. Виною была, конечно, малая сноровка людей, которые не умели ловко укладывать вещи в чемоданы и, приторачивая их к задней луке, недостаточно подтягивали, а кроме того, сами на походе болтались в седле.
Командир 1-го эскадрона майор князь Чавчавадзе просил и получил разрешение вместо чемоданов сделать своему эскадрону подушки, которые следовало набивать вещами и класть на ленчик под попоной. Способ такой возки вещей практиковался во время Кавказской войны во всех наших драгунских полках и был взят у казаков. Другие эскадроны последовали примеру 1-го эскадрона, и мы всю кампанию проходили с такой укладкой вещей, оказавшейся действительно весьма практичной и удобной.
Жирные тела лошадей, не втянутых заблаговременно в работу, при первых относительно больших переходах в сильную жару (как упомянуто выше, мы прошли 120 верст в три перехода, без дневок, в обыкновенное же время проходили это расстояние в пять переходов с двумя дневками) дали себя знать: лошади сразу спали с тела и осунулись.
Я остановился на этих мелочах потому, что тут немедленно сказалось неправильное воспитание всадников и лошадей в мирное время, т. е. погоня за красотой и блеском в прямой ущерб боевому делу. Тому были виною не командир полка и не эскадронные командиры, которые, будучи старыми кавказскими офицерами, не могли симпатизировать таким приемам обучения, но поневоле покорялись требованиям свыше, с досадою выбивая из головы боевой опыт и заменяя его изучением и обучением плацпарадным замашкам, которые всегда были так противны кавказцам.
Результаты мирного воспитания нашего, как я упомянул, сказались тотчас же; потом нам пришлось пожинать еще много плодов этого воспитания, и пришлось опять, уже во время войны, учиться и учить старым сноровкам, брошенным по приказанию и выплывшим снова наружу, как только мы столкнулись с боевой деятельностью.
9 сентября эшелон, состоявший из нашего полка и 5-й пешей батареи Кавказской гренадерской дивизии, двинулся из Тифлиса по Дилижанскому шоссе в г. Александрополь, куда и прибыл, согласно данному маршруту, 26 сентября.
На первом переходе батарея пошла между дивизионами драгун, хотя неприятеля, конечно, и предвидеться не могло около Тифлиса, да еще в мирное время. При таком порядке не замедлила подтвердиться пословица, что пеший конному не товарищ: пешая батарея совсем заморилась и все-таки отставала от головного дивизиона, который постоянно должен был останавливаться, чтобы дать подтянуться колонне; задний же дивизион шел черепашьим шагом.
К счастью, со второго перехода был изменен порядок движения, и батарея пошла отдельно; полк же старался развить шаг лошадей и достиг того, что, подходя к Александрополю, мы легко делали около 7 верст в час, причем было обращено строгое внимание на то, чтобы хвост каждого эскадрона не рысил и не смел оттягивать. Шли мы без мундштуков, на трензелях.
В Александрополе нас встретил и пригласил к себе на обед, как офицеров, так и нижних чинов, 154-й пехотный Дербентский полк, у которого мы и пировали почти целую ночь. Нечего говорить, что как большинство тостов, так и все разговоры были на тему «война», которую мы надеялись предпринять осенью же. Обычай встречи и угощения прибывающей воинской части какой-либо другой частью твердо укрепился тогда в кавказских войсках; такие две части называли себя кунаками, т. е. друзьями.
