Будучи сам порожден революцией, он, конечно, не мог вступить с ней в открытую борьбу, да и не обладал для этого соответствующими данными — тут нужен был бы по меньшей мере Ришелье или Наполеон; а потому он и вертелся между революционной демагогией и стремлением спасти Россию от угрожающей ей гибели.
Таким образом, ему не оставалось ничего другого, как «лавировать» и «уговаривать», ясным примером чего служит вышеприведенный случай с назначением Максимова, который вместе с тем открывает перед нами всё бессилие власти Временного правительства и его главы А.Ф. Керенского, стяжавшего себе меткое прозвище Главноуговаривающего.
* * *
Однажды, совершенно неожиданно, ко мне в управление пришел молодой морской офицер, бывший по службе на хорошем счету, и, мрачно на меня уставившись странным взглядом, сказал: «Я приехал сюда, чтобы объявить себя диктатором; скажите генералу Алексееву, чтобы он немедленно явился ко мне в гостиницу, где я буду писать основные законы; вас я пока решил оставить на вашем месте»… и вышел.
Было ясно, что он лишился рассудка, но непонятно было, каким образом он попал в Ставку; поэтому я навел справки по прямому проводу в Главном Морском Штабе в Петрограде, откуда мне сообщили, что этот офицер лишился рассудка под впечатлением убийств и преследований офицеров на Балтийском флоте, был помещен в психиатрическое отделение морской больницы в Петрограде, откуда убежал, и что Штаб просит препроводить его обратно в больницу в сопровождении санитаров.
Об этом было сообщено коменданту Ставки, который и распорядился о его препровождении в Петроград. В номере же гостиницы, куда он ушел после посещения моего управления, нашли несколько листов бумаги, исписанных параграфами «основных законов».
Однако этим дело не ограничилось.
Не прошло и нескольких дней, как этот же офицер неожиданно явился утром ко мне на квартиру, когда я был в своем управлении, и заявил моей жене, что приехал, чтобы меня убить. Моя жена не растерялась и, осторожно предупредив меня по телефону, сказала ему, что я вернусь домой лишь поздно вечером. Он не стал ждать и ушел.
Между тем контрразведывательное отделение Ставки, которое было мною об этом уведомлено, установило за ним наблюдение, причем оказалось, что его сопровождает какой-то человек, приметы коего совпадали с приметами разыскиваемого контрразведкой немецкого шпиона. Сразу же возникло подозрение, что этот сомнительный человек хочет использовать лишившегося рассудка офицера для каких-то своих целей. Этот сомнительный человек ожидал его на улице, пока он был у меня в квартире, и после они оба направились к губернаторскому дому, где жил генерал Алексеев, но по дороге завернули в ресторан, где лишившийся рассудка офицер начал буйствовать, разбивать обстановку и произносить бессвязные речи. Когда потерявшие след агенты контрразведки нашли его в ресторане, сопровождавший его сомнительный тип уже бесследно исчез.
Впоследствии к этому несчастному офицеру вернулся рассудок, и он нормально продолжал свою жизнь.
Этот случай показывает, до какой степени тяжело влияли на психику офицерского состава страшные на него гонения в начале революции и как повсюду ослабело исполнение служебных обязанностей, раз психически больной мог дважды беспрепятственно убежать из больницы, а также показывает, в каких тяжелых, подчас даже опасных, условиях протекала наша работа в Ставке.
* * *
Подтверждением того же служит нижеследующий случай.
9 июля меня вызывал к прямому проводу адмирал М.И. Смирнов, бывший тогда начальником штаба Черноморского флота, для чрезвычайно важного и срочного разговора.
Аппараты «Бодо» прямых проводов, связывающие Ставку с фронтами и Петроградом, находились в Могилевской почтовотелеграфной конторе. Разговор происходил следующим образом: собеседники, находившиеся у аппаратов на обоих концах прямого провода, диктовали разговор телеграфисту, который отстукивал его буквами на ленте аппарата и, конечно, точно знал содержание разговора.
М.И. Смирнов сказал мне, что матросские комитеты вынесли постановление отнять у офицеров их ручное оружие и явились к адмиралу Колчаку с требованием, чтобы он отдал им свою золотую саблю, полученную им за храбрость в Порт-Артуре во время войны с Японией. Колчак этому решительно воспротивился и выступил против них с горячей патриотической речью, не достигнув, однако, цели. Так как матросы продолжали в грубой форме настаивать на своем, М.И. Смирнов, опасаясь гнева адмирала и возможных в связи с этим катастрофических последствий, считал единственным выходом из положения немедленный вызов адмирала Колчака в Ставку.
Керенский, от которого этот вызов зависел, находился в это время в Петрограде, и я сказал Смирнову, что сейчас же передам ему об этом, а сам перешел к рядом стоявшему аппарату «Бодо» прямого провода с Зимним дворцом в Петрограде, где жил Керенский и происходили заседания правительства.
Керенского в Зимнем дворце, однако, не оказалось и никто не знал, куда он уехал. Между тем М.И. Смирнов вновь сообщил, что адмирал Колчак, после вторичного требования матросов, выбросил свое золотое оружие за борт, не желая его отдавать матросам, и что настроение матросов стало настолько угрожающим, что в любой момент может наступить катастрофа, а потому необходимо вызвать адмирала из Севастополя, не теряя ни минуты.
Тогда я решил, не ожидая ответа от Керенского, послать этот вызов за его подписью.
Тут у меня возникло сомнение, захочет ли передать вызов телеграфист, который ведь знал, что согласие на него не получено еще от Керенского, и который мог поэтому счесть этот вызов «контрреволюционным» деянием с моей стороны.
Раньше, до революции, такой вопрос не мог бы и возникнуть, ибо, конечно, телеграфист не посмел бы не выполнить приказания начальника одного из управлений штаба; но теперь приходилось считаться с его «воззрениями», тем более что именно телеграфисты, фельдшера, приказчики и тому подобные полуинтеллигенты составляли главный контингент советов солдатских и рабочих депутатов и всевозможных исполнительных комитетов.
Однако всё обошлось благополучно: вызов был передан, и матросская толпа убралась с флагманского корабля, а через несколько часов в Севастополе был получен вызов, за подписью Временного правительства, адмирала Колчака в Петроград, куда он в тот же вечер и выехал, чтобы в Севастополь больше не возвращаться.
После его ухода с поста командующего флотом мы потеряли господство на Черном море, и неприятельские суда, которые за всё время его командования ни разу не появлялись на Черном море, начали беспрепятственно на нем плавать и оперировать.
* * *
После того как немецкое командование убедилось в том, что наша армия потеряла свою боеспособность, началась ранней весной массовая перевозка немецких войск с нашего фронта на Запад, где подготовлялось генеральное наступление против наших союзников.
Крайне встревоженные этим, наши союзники требовали от Временного правительства через посредство своих социалистов, участников, так же, как и наши социалисты, 2-го Интернационала, немедленного принятия решительных мер, чтобы остановить переброску немецких войск на Запад.
