– Солнце. – Он кивнул на скупые лучи, редкими полосами лежащие на земле.
Положение Эдварда было довольно трудным: либо упрямо брести неизвестно куда, либо послушаться Генри и свернуть. Эдвард размышлял над этим неловким выбором так долго, что лучи успели растаять окончательно. Лес сразу лишился красок, стал бесцветно-серым, – но продолжалось это недолго.
– Эти деревья… – пролепетал Генри. – Они…
Невзрачные соцветия на ветках едва заметно светились, будто в них остался солнечный свет.
– Сияющий лес, – выдохнул Эдвард, снова хватаясь за карту. – Ехали бы прямо вдоль бывшей дороги – не увидели бы. Он спрятан в чаще. Хорошо, что я предусмотрительно свернул к югу.
– А можно ты теперь предусмотрительно свернешь обратно? – раздраженно спросил Генри. Он так вымотался, что красотой его было не впечатлить. – Куроед о состоянии дорог не думал, а у нас три дня, чтобы добраться до места.
– Если устал, так и скажи.
Генри покачал головой. Отец учил его никогда не признавать своих слабостей.
– Ну, раз ты такой бодрый, милостиво позволяю тебе ехать первым, – сказал Эдвард и посторонился, довольный тем, как вышел из положения.
Деревья вокруг разгорались все ярче, воздух нагревался. Эдвард позади что-то говорил про сказки об этом лесе, но Генри его не слушал – он был слишком занят тем, чтобы держать северо-восточное направление без солнца, мха на деревьях и любых других признаков, по которым можно определить стороны света.
Судя по карте, этот странный лес должен был давно уже остаться справа, но то ли он за триста лет тоже изменился, то ли Генри все-таки сбился, – сияющих деревьев вокруг становилось только больше.
– Если ты устал, можем заночевать тут, зверей вроде нет, – на пробу сказал Генри, когда ночь сгустилась окончательно и цветы загорелись в полную силу.
– Я? Ничуть, – фыркнул Эдвард. – Ты прав: чем больше проедем, тем быстрее доберемся до цели.
Какое-то время они ехали молча. Генри радовался тому, что вообще перестал чувствовать собственные ноги, а Эдвард позади него озирался, глупо приоткрыв рот. Сияющие деревья окончательно вытеснили обычных собратьев – вокруг светились тысячи огней, и в их свете кора и листья деревьев казались серебряными. Генри вдруг стало любопытно, как устроены эти деревья, и он отломил маленькую ветку с цветком.
В ту же секунду свет вокруг потускнел, откуда-то налетел сухой пыльный ветер, а с ним – бабочки. Генри обернулся к Эдварду, и тот, увидев в его руке ветку, застонал.
– Чем ты слушал? – прошипел он. – Я же сказал, тут нельзя ничего трогать! Эти деревья живут вечно, новые ветки у них не отрастают! Странника ради, как можно быть таким идиотом? Нам конец.
– Ага, конечно. Бабочки съедят? – фыркнул Генри, хотя сердце у него противно сжалось.
Бабочек действительно становилось все больше, они кружили среди деревьев, как опавшие листья, подхваченные ветром. А потом разом стянулись в одно место, каждая замерла в воздухе, мелко хлопая крыльями, и Генри понял, что все вместе они теперь составляют огромное лицо с дырами вместо глаз и рта.
Генри показалось, что все его внутренности подернулись коркой льда, но все равно он не смог отказать себе в удовольствии взглянуть на Эдварда и убедиться, что тот позеленел и вытаращил глаза, как лягушка. А лицо тем временем открыло рот и с усилием произнесло:
– Навредили. Прощайте.
Слова едва можно было различить – звук был соткан из хлопанья крыльев. В ту же секунду лицо рассыпалось, а бабочки ринулись в атаку. Генри завопил так, что сам не узнал своего голоса. Он и не представлял, что хоботки для питья цветочного сока могут быть такими острыми, но они прокалывали кожу, как иглы. Отец рассказывал, что бабочки любят соль и при случае с удовольствием пьют пот или слезы людей и животных, но до Генри только сейчас дошло, что больше всего соли – в крови. Он махал руками, расшвыривая мохнатые тела с тонкими крыльями, наталкиваясь на усы и лапки, но бабочек были сотни, и Генри с ужасом понял, что драться с ними бесполезно. Даже если он снимет перчатки, даже если сможет достать нож, это его не спасет. Пару секунд он надеялся, что его кожа их обожжет, но бабочки забирались ему под воротник, вползали в рукава. Генри вскрикнул от отвращения, которое было сильнее страха, и одна из бабочек тут же влетела ему в рот.
Он успел подумать, что это будет самая глупая смерть, какую можно вообразить, – но внезапно все закончилось. Бабочки разлетелись в стороны, а затем вновь сложились в разноцветное лицо. Генри выплюнул ту, что влетела ему в рот, и без сил рухнул на холку коня. Как ни странно, Снежок и его собрат спокойно разглядывали землю в поисках травы. Бабочки не тронули коней, а те не видели в их поведении ничего необычного.
Генри с трудом огляделся, пытаясь понять, что спасло ему жизнь, и увидел, что Эдвард ухитрился слезть с коня и застыл в странной позе: стоял на коленях, прижав руку к сердцу и отведя вторую назад.
– О великий Рой, прости моего слугу за невежество и глупость, – трясущимся голосом проговорил он. – У него плохо с головой, он сам не знал, что делает. Умоляю, прости нас за то, что мы нарушили священный покой этого места. Мы уважаем твою великую силу и клянемся, что ни одна ветка больше не пострадает. Наши сердца полны раскаяния, прими его благосклонно!
Лицо некоторое время молча глядело на него сверху вниз, а затем повернулось к Генри.
– Извините, – промямлил он, сполз с коня и поклонился.
Его трясло так, что он едва стоял. Лицо продолжало бесстрастно смотреть на него, и Эдвард, не разгибаясь, с такой силой дернул Генри за ногу, что тот повалился на землю.
– Извиняйся как следует, или они нас прикончат, – прошептал Эдвард.
Генри крепче прижался лбом к земле. Он и слово «извиняться» только недавно выучил, а что к нему еще прибавить?
– Простите, – выдавил он. – Глупо было отламывать ветку. Волшебство проснулось только недавно, я еще не понял, что можно, а что нельзя. Но я научусь. Только отпустите, я не хочу здесь умереть.
– Великолепная речь, – прошипел Эдвард таким тоном, что сразу было ясно: это не похвала.
Генри оторвался от земли и посмотрел на застывшее над ним лицо из бабочек. Оно придвинулось ближе – и рассыпалось. Генри закрыл голову руками, но его не тронули. Хлопанье крыльев становилось все тише. Когда он наконец решился открыть глаза, бабочек вокруг больше не было. Генри тут же вскочил, вытащил из чересседельной сумки флягу с водой и начал жадно пить. Он никак не мог отделаться от мерзкого ощущения, что бабочка все еще у него во рту.
– Не стоит благодарности, – фыркнул Эдвард, ощупывая красные точки укусов у себя на лице. Видимо, ему тоже досталось. – Хотя в списке степеней выражения признательности этот случай тянет на десятку.
– Э… спасибо? – осторожно проговорил Генри, убирая флягу обратно.
Он понятия не имел, что благодарность можно выражать как-то еще, но Эдвард, не вставая с колен, прижал руки к сердцу и, глядя на Генри широко открытыми глазами, взволнованно проговорил:
