– Я не помню, – пробормотал Генри. – Но у меня же была мать, да? Ты ведь помнишь свою, а она давно пропала. Почему я не могу вспомнить?
Эдвард посмотрел на него с вежливым раздражением.
– Послушай, у нас, видимо, возникло недопонимание. Ты как будто думаешь, что мне есть дело до твоих проблем. Но мне – усвой это хорошо, я повторять не буду – наплевать. Мы не друзья и никогда ими не будем. Ты можешь оказаться полезен, но держи при себе душещипательные истории о пропавшей мамочке. Если ты закончил, поехали. Снежка я уже оседлал – ты бы с этим полдня возился.
Он встал, аккуратно собрал посуду и взял у Генри салфетку. Зимняя звезда сразу распалась, и Генри заморгал, будто просыпаясь. Он с трудом залез на коня, и Эдвард как будто случайно пропустил его вперед – видимо, не хотел снова сбиться с дороги.
За все утро они больше не сказали друг другу ни слова.
Было уже за полдень, когда Эдвард решил сделать привал. Сияющий лес давным-давно остался позади, вокруг тянулся обычный перелесок – то поляны, то скопления деревьев. Ничего волшебного и никакого человеческого жилья – скучная, однообразная местность, где ничто не отвлекало Генри от мыслей о том, как у него невыносимо болит все, что только можно.
– Ты никогда не сидел в седле, верно? – спросил Эдвард, легко спрыгивая на землю.
– Однажды, когда мы убегали от черной армии Освальда. Я научился сам.
– Я вижу.
Генри со всей силы дернул поводья – он уже понял, что это заставляет лошадь остановиться, – и, кряхтя, слез на влажную, едва пробившуюся сквозь палые листья траву. Ноги у него дрожали, как травяное желе, которым когда-то угощал его Тис.
Кони с хрустом принялись щипать траву, а Генри хотел было лечь на огромное поваленное дерево, чтобы унять ломоту в спине, но Эдвард велел встать.
– Ты уже прекрасно усвоил, как нельзя сидеть на коне, но я покажу еще раз, – сказал Эдвард, перекидывая ногу через ствол лежащего на земле дерева. Затем он, согнувшись в три погибели и втянув голову в плечи, стал раскачиваться из стороны в сторону. – Если бы Снежок умел говорить, поверь, ты бы много о себе услышал. Думаешь, приятно, когда тебя колотят пятками в бока и дергают за голову? А вот так сидят верхом нормальные люди. – Он расправил плечи, прижал локти к бокам и осторожно тронул пятками дерево. – Повторяй. А то ты так тащишься, что мы никогда до места не доберемся.
Следующие полчаса Генри, чувствуя себя глупее некуда, безропотно делал вид, что поваленное дерево – это конь, а две тонкие ветки – поводья. Эдвард ходил вокруг и сыпал указаниями.
– Заскакивай рывком, не копайся. Седло сползет, пока ты на нем болтаешься. Управляй бедрами, а не руками. Держи спину. Представь, что вы с деревом, то есть с конем, одно целое.
Возможно, эти унижения продолжались бы еще долго, если бы Генри не заметил вдалеке кое-что очень странное. Не слушая окриков Эдварда, он встал и пошел к лесу. Ботинки с чавканьем вдавливались в землю, колючки цеплялись за одежду, но Генри упрямо пробирался вперед – в заросли можжевельника, туда, где высился куст, непохожий на остальные.
Он был подстрижен в форме сужающейся спирали, – как улиточный панцирь, вытянутый вверх. Генри сперва подумал, что можжевельник вырос таким сам – хотя это было странно, потому что его собратья были самыми обычными – но, подойдя вплотную, он увидел сладко пахнущие хвоей срезы на конце каждой ветки. В чаще, далеко от человеческого жилья, кто-то неизвестно как (и, главное, неизвестно зачем) потратил уйму времени, чтобы придать кусту такую замысловатую форму.
Услышав восхищенный стон, Генри обернулся. Эдвард все-таки пошел за ним и теперь смотрел на куст, как голодный на мясо. А потом судорожно вытащил из кармана карту, какое-то время таращился в нее и бросился назад, отпихивая ветки с дороги. Генри молча поплелся следом. Эдвард несся к своему коню с таким видом, будто сейчас ускачет, даже не вспомнив про то, что приехал не один.
Пока Генри вскочил в седло (рывком, не копаясь), Эдвард уже почти доскакал до леса, ловко объезжая колючие кусты.
– Приподнимись в стременах, а то весь зад себе отобьешь, – крикнул Эдвард и скрылся за деревьями прежде, чем Генри успел ему сказать, что он опять едет не на восток.
Генри привык учиться быстро – отец терпеть не мог тупость. Оказалось, что советы Эдварда были не так уж плохи, и Снежок словно почувствовал разницу – воспрял духом, стал держать голову выше, а когда Генри послал его вперед, послушно перешел на рысь.
Редкие деревья замелькали быстрее, полтора оставшихся эполета Эдварда ярко сверкали на солнце, и Генри, стараясь не терять их из виду, вгляделся в ближайшие островки можжевельника. Фигурно вырезанных кустов попадалось все больше – шары, спирали, пирамиды и даже целая можжевеловая стена с башенками и выступами, как стена королевского дворца. Ветер приносил волны хвойного запаха, а потом к нему стал примешиваться запах воды, и скоро впереди замелькала полоса серебристых бликов – река.
Генри долетел до берега на всем скаку и остановил Снежка только у самой воды – аккуратно, по всем правилам. Как бы ни было обидно это признавать, он ждал похвалы, но Эдвард даже не оглянулся.
– Фарфоровая беседка еще стоит, – тихо сказал он. – Но это, кажется, ненадолго. Вдруг мы последние, кто ее видит?
Посреди узкой, в пару десятков шагов, речушки был остров, а на нем – маленький дом из блестящего белого материала с синими украшениями, который напомнил Генри чашки и тарелки, которые он видел во дворце. Ни двери, ни окон не было, внутрь вел широкий проем – через него было видно, что в домике совершенно пусто, если не считать песка и полусгнивших листьев, которые, наверное, занесло туда ветром еще в прошлом году.
Куда больше Генри заинтересовало то, что он увидел в воде: здоровенные рыбы с большими ртами и толстыми загнутыми усиками. Он никогда еще не видел такого количества рыбы в одном месте, и в голове невольно замелькали картинки: вот он вручную, как делают медведи, ловит несколько рыбин, вот разводит костер и жарит их. Запах жареной рыбы вспыхнул в его воображении так ярко, что Генри спрыгнул на землю и потянул руки к воде, – но Эдвард тут же его оттолкнул.
– Что? – разозлился Генри. – Они быстро поджарятся!
Эдвард со стоном закатил глаза и вдруг рухнул на колени у кромки воды, прижавшись головой к мокрому песку, который тут же набился ему в волосы.
– Простите его за неудачную шутку, духи реки. Не сердитесь и позвольте нам и нашим коням испить из вашего священного источника.
Эдвард зачерпнул руками воды, втянул ее в себя и поднялся. На Генри он взглянул так, что тот сразу бухнулся на колени и уткнулся лбом в песок. Он слишком хорошо помнил рой бабочек и не хотел проверять, на какую месть способны рыбы.
Пробормотав все слова приветствия, извинения и благодарности, какие только знал, Генри зачерпнул воды. Он думал, что мелкие серебряные искры в ней были отсветами солнца, но даже сейчас, когда на воду падала тень от его головы, они не исчезли. На вкус вода оказалась не хуже, чем из горных рек около Хейверхилла, и на секунду Генри почувствовал себя как дома. Он пил, пока не промокла вся рубашка, и усталость потускнела, отступила, будто и не было ни бессонной ночи, ни мучительных часов в седле. Рядом, всхрапывая и роняя с морды крупные капли, пил Снежок, поодаль – Болдер, так тихо, будто его тоже обучали во дворце. Рыбы проплывали мимо, сурово глядя на них выпученными глазами.
