«Мама, я добыл цветок памяти! Теперь ты вспомнишь все, что болезнь заставила тебя забыть. Отправляю цветок, спрятав в твою шкатулку, чтобы по дороге такую ценность не разбили и не украли. Память почти оставила тебя, но я знаю точно: ты все равно вспомнишь, в каком порядке нажать ноты на шкатулке, которую сама сделала. Я не знаю, когда смогу вернуться домой, но я счастлив от мысли, что ты вспомнишь меня и будешь ждать. Твой Нильс».
Если записка пролежала нетронутой столько сотен лет, значит, посылка так и не была доставлена. Видимо, лютая тварь напала на место, откуда Нильс собирался отправить шкатулку, убив и его, и всех вокруг. Но музыка Зверя не интересовала, так что открыть шкатулку он не потрудился и просто бросил ее к другой добыче.
Значит, Барс все-таки слышал его, – недаром шкатулка с цветком оказалась прямо у Эдварда под ногами. Генри погладил красные лепестки. Единственная награда, которой он хотел, сама пришла к нему, и, несмотря на все, что произошло, в этот момент он понял, что такое счастье. Он собирался уже разбить цветок о свою грудь – и замер.
Эдвард возился у его ног и тряс замолчавшую шкатулку. А что, если… Генри не был уверен, что получится, но не мог больше выкинуть эту мысль из головы. Он сел напротив Эдварда и сжал его плечо, чтобы не вертелся.
Главное – не передумать.
– Если не выйдет, мы хотя бы попытались, так? – пробормотал Генри и разбил цветок о его грудь.
Несколько осколков упало вниз, остальные тут же впитались в ткань куртки, легко, будто превратились в воду. Генри закусил костяшки пальцев. У него было чувство, что он совершил самый глупый поступок в своей жизни. Никто ведь не говорил, что цветок памяти отменяет действие цветка забвения, никто вообще, скорее всего, не расходовал их на одного человека. Каким надо быть идиотом, чтобы лишиться всего, о чем мечтал, ради слабой надежды на то, что…
Эдвард посмотрел на шкатулку. Потом на Генри, по-прежнему сжимавшего его плечо.
– Руки свои от меня убери! – прошипел Эдвард и всем телом дернулся назад, выронив шкатулку. – Что здесь вообще происходит?
Генри издал короткий, отрывистый звук, сам не понимая, смех это или стон облегчения. В груди у него вспыхнуло яркое, великолепное ощущение триумфа. От убийства Зверя он такого не чувствовал. В том, чтобы уничтожить живое существо, способное говорить и мыслить, нет ничего приятного, это охота, вынужденная мера, а сейчас это было как будто убийство наоборот. На лице Эдварда медленно проступало потрясение – он, кажется, вспомнил, как провел последний час, и Генри засмеялся в голос, уронив руки между колен. Эдвард всегда легко краснел, и от злости, и от стыда, но сейчас он мгновенно и полностью залился таким багровым цветом, какого Генри вообще никогда не видел на человеческом лице.
– Позорище, – простонал Эдвард, обхватив свой стриженый череп, а потом резко выпрямился, будто что-то вспомнил. – Где твой отец? Я слышал, как ты на него кричал, но, боюсь, был слишком занят… чем-то тут. – И, подобрав господина Теодора, мрачно сунул его в карман.
Генри не хотелось об этом говорить, но если он чему и научился за последнее время, так это тому, что от секретов становится только хуже.
– Помнишь свой сон про Барса? – скрепя сердце начал он и рассказал обо всем, что произошло.
Эдвард молча выслушал, глядя на Генри непонятным, беспокойным взглядом. Генри ждал гнева, возмущения, ужаса, – хоть чего-то из того, что можно ожидать, когда рассказываешь, как упустил своего отца-преступника вместе с предметом, который сулит пока непонятные, но определенно большие неприятности. Эдвард только прокашлялся и сказал такое, что Генри понял: кажется, все эти приключения не прошли даром для его способности соображать.
– Думаю, ты сделал, что мог, – проговорил Эдвард, обхватив разодранный локоть. Рукав у него уже давно потемнел от крови, но, видимо, последнее время Эдвард был настолько не в себе, что даже про боль забыл.
Сказать больше было нечего, и Генри пошел туда, где лежала Лотта. Все это время он старался обходить ее тело как можно дальше, но больше тянуть было нельзя. Эдвард говорил, что мертвых людей зарывают в землю в специальном месте, а значит, Лотту нужно отсюда забрать. Переступая через птичьи тельца, он подошел к Лотте и вгляделся в ее лицо.
– Я смогу. Она не настоящая, – тихо проговорил он, чтобы Эдвард не услышал и не посмеялся над тем, что он боится мертвой девушки, никак не способной сделать ему что-нибудь плохое. – Настоящая – это та, которую я помню. Мама сказала, память – тоже волшебство.
Генри заставил себя поднять тело на руки и, стараясь на него не смотреть, пошел к выходу из пещеры.
– Он завален, если ты не заметил, – устало сказал Эдвард. – Мы тут замурованы. Такие камни не убрать.
– Нам и не придется.
Генри аккуратно опустил Лотту на землю и снял перчатку. Ощущение победы все еще наполняло его до краев, и он чувствовал: сейчас огонь его не захватит, даже если он решит уничтожить всю гору целиком. Генри приложил руку к камням, чувствуя, как вокруг расползается тепло. Пепел проглатывал валуны один за другим. Когда выход был свободен, Генри спокойно надел перчатку, поднял Лотту и зашагал вперед.
– А сокровища? – растерянно спросил Эдвард.
– Думаю, они принадлежат Зверю, – ответил Генри, не оглядываясь. – Чем больше заберем, тем больше он награбит в следующий раз, чтобы восполнить потерю. То, что было нужно, мы уже взяли.
Эдвард молча пошел за ним, и Генри так и не понял, – то ли он согласился, то ли просто боялся спорить с тем, кто только что уничтожил гору камней.
Путь наверх показался Генри совсем коротким – наверное, потому что темный ход больше не пугал его. Генри чувствовал себя так, будто вообще разучился бояться. А вот удивляться, кажется, нет, – когда он вышел наружу через проем с обезьянами, оказалось, что солнце уже начало клониться к вечеру, и Генри представить не мог, как они ухитрились провести в пещере так много времени.
Чтобы протащить Лотту через аметистовый разлом в скале, Генри закинул ее на плечо, а потом, у пропасти с невидимым мостом, опять взял на руки – тащить ее, как тушу, казалось ему неправильным.
На этот раз Генри перешел по мосту так, будто тот был широкой полосой надежного камня. Мудрецы придумали это испытание, чтобы научиться верить не только глазам, – и теперь Генри понимал, что они имели в виду. Эдвард за его спиной тоже шел спокойно, и, дойдя до твердой земли, Генри повернулся к нему.
– Кротовый ход у подножия гор. Я буду просто держать направление на запад, а ты говори, если увидишь, как сократить путь.
– Может, я ее понесу? – спросил Эдвард.
– Себя неси, – сказал Генри, кивнув на его руку, и начал спускаться.
Следующий час они провели как в лабиринте, выбирая среди ущелий и склонов подходящую дорогу. Как ни странно, в результате путь оказался довольно прямым, и Генри понял, отчего первой жертвой чудовища стала именно деревня Петера. Эдвард говорил, что лютые твари передвигаются, как шахматная фигура шута, – по диагонали, а эта диагональ была идеальной для нанесения удара.
