Вера крестьянства в царя в значительной мере возродилась и окрепла после отмены крепостного права. Но и здесь не обошлось без ложки дегтя – помещичья земля осталась за помещиками, на крестьян были наложены выкупные платежи, которые, по сути, превратили «освобождение» в «обязательный выкуп в кредит», и крестьяне как были, так и остались единственным податным сословием.
На проблемы с правами и обязанностями наложились проблемы изменения крестьянского быта. Благополучие крестьян долгое время зависело от погоды, набегов, собственного трудолюбия. Но оно мало зависело от земли. Если крестьянской общине не хватало земли, она просто вырубала еще кусок леса, выкорчевывала пни и выжигала ненужную древесину. После этого земля вспахивалась и засеивалась. Ведь земли на Руси много.
Но если при Петре население империи составляло 15 млн человек, то к концу правления Екатерины II – 37 млн, к концу правления Александра I – более 50 млн, к началу Первой мировой войны – 180 млн. Только за последние 20 лет существования империи население выросло в полтора раза. Рост площади обрабатываемой земли стал отставать от роста населения. Особенно заметно это стало с середины XIX века. Людей становится все больше. Земля уже не может всех прокормить. Но при этом нужно платить выкупные платежи и подати, для чего часть хлеба нужно продавать. Крестьяне вынуждены были распахивать луга для выпаса и покосы. Это приводило к сокращению поголовья скота в расчете на крестьянскую душу. Нормой стала одна лошадь на несколько дворов. Крестьяне все меньше ели мяса и молочных продуктов. Хлеб все больше заменялся хлебными суррогатами. Со второй половины XIX века голод стал постоянным явлением в Российской империи. Вот что писал о голоде 1891–1892 годов граф Лев Толстой.
Люди и скот действительно умирают. Но они не корчатся на площадях в трагических судорогах, а тихо, с слабым стоном болеют и умирают по избам и дворам. Умирают дети, старики и старухи, умирают слабые больные. И потому обеднение и даже полное разорение крестьян совершалось и совершается за эти последние два года с поразительной быстротой. На наших глазах происходит не перестающий процесс обеднения богатых, обнищание бедных и уничтожение нищих. Процесс совершается обыкновенно так: богатый сначала продает лишнюю скотину, то есть трогает основной капитал, лишается своего обеспечения в случае невзгоды, средний закладывает часть земли, берет под заработки у господ и их приказчиков вперед деньги, закабаляя себя часто в неисполнимую весеннюю и летнюю работу. Бедный продает последнюю корову и потом лошадь и потом закладывает или продает землю. Нищий ходит по миру. Когда богатым проедено то, что выручено за скотину, он делает то, что делает средний, то есть закладывает землю, закабаляется в работу, а средний – то, что бедный, а бедный – то, что нищий – продает надел, если еще раньше его не отобрали в пользу богатого, исправного плательщика. Между тем нищий уже начинает ломать двор, ригу, топить ею избу и, наконец, продает свою избу на дрова, а семья частью идет на квартиру, за которую заплачивает каким-нибудь остатком имущества, частью расходится по миру. Вот что происходит в экономическом отношении. В нравственном же отношении происходит упадок духа и развитие всех худших свойств человека: воровство, злоба, зависть, попрошайничество и раздражение, поддерживаемое в особенности мерами, запрещающими переселение… В гигиеническом или скорее в антигигиеническом, то есть в отношении смертности народа происходит то, что общие шансы на смерть значительно увеличиваются. Здоровые слабеют, слабые, особенно старики, дети преждевременно в нужде мучительно умирают.
И подобный голод обрушивался на империю каждые несколько лет. Можно было бороться с этим интенсификацией сельского хозяйства и освоением новых земель, масштабной мелиорацией. Но малоземельные, бедные русские крестьяне не могли этого сделать. Деревня все более кормила сама себя.
Проблема обеднения и обезземеливания крестьянства, проблема недоедания усугублялась государственной политикой, направленной на увеличение вывоза хлеба за границу. Хлеб, выращиваемый на помещичьих и кулацких землях, уходил на экспорт, а не на внутреннее потребление. Желание уменьшить дефицит государственного бюджета приводило к наращиванию экспорта любыми средствами. Как говорил имперский министр финансов Вышнеградский, «недоедим, но вывезем». И его слова не расходились с делом – в условиях обеднения крестьянства накануне уже упомянутого голода 1891–1892 годов он увеличил хлебный экспорт вдвое.
Проблему освоения новых земель, укрупнения хозяйств и интенсификации сельского хозяйства попытался решить премьер-министр империи Столыпин. В принципе, процесс разорения и вытеснения мелких собственников крупными вполне объективный и необходимый для повышения эффективности. Но Столыпин решил ускорить этот хоть и объективный, но крайне болезненный и далекий от человеческой справедливости процесс. Разрушение Столыпиным крестьянской общины, дававшей крестьянам определенную социальную защиту, окончательно оттолкнуло большинство крестьянства от монархии. При этом самое страшное в реформах Столыпина то, что, нанеся вред, они не смогли принести той пользы, какая от них ожидалась. Не смогли из-за того, что не завершились, поскольку после убийства Столыпина, по сути, были свернуты.
Может, мы найдем опору престола и державы в среде капиталистов, в среде промышленников и купцов?
Русские капиталисты были не совсем такие, как в Европе или Америке. Они развивались в аграрной стране с феодальным укладом. Русская промышленность в своей основе складывалась не в целях получения прибыли или торговли, а в целях обеспечения потребностей военного ведомства. Именно для выполнения военных заказов была создана промышленность на Урале и развита в Туле. И именно благодаря военному ведомству промышленники получали не только заказы, но и стартовый капитал, а главное – рабочую силу в условиях крепостничества. Рабочие на заводы не нанимались, а приписывались к ним. Если было нужно поднять производство – заводчик обращался к правительству с просьбой дать ему «людишек». И к заводу приписывали целые деревни. Половина крестьян становилась рабочими на заводе, другая половина снабжала их продовольствием. Фактически это был рабский подневольный труд. И заводчики не были заинтересованы в развитии производства за счет совершенствования станков и источников энергии. Ведь труд был почти бесплатным, и удешевлять его не имело смысла.
В дальнейшем с ростом внутреннего потребления промышленных товаров отечественного производителя защищали высокими таможенными тарифами, ярко выраженным протекционизмом. Закупки за рубежом носили в основном характер замещения того, что отечественная промышленность выпустить не успевала. Но по-прежнему страна оставалась аграрной. А многочисленное крестьянство было плохим покупателем в силу обеднения. Как писал князь Мещерский о состоянии экономики, «земледелие умирает, земледельцы разорены, и, вследствие этого, мануфактура, раздутая на счет земледелия, начинает падать и разоряться за неимением заказчиков и покупателей… А завтра отмените протекционизм, и три четверти наших фабрик закроются».
Кроме того, реформы Витте привели к стремительному возрастанию иностранных инвестиций и сосредоточению промышленности в руках иностранцев. В целом капитал в России был слаб. Уровень производства на душу населения соответствовал не развитым, а отсталым странам. Часть, и немалая, производства и торговли принадлежала казне, часть – иностранному капиталу, и только часть – нашим предпринимателям и торговцам. Слабость промышленности определяла зависимость от иностранных поставщиков и разработчиков и, как следствие, отсталость вооружения русской армии и флота. Поэтому перевооружение винтовками Мосина осуществлялось с помощью французских заводов, все лучшие русские корабли, участвовавшие в Русско-японской войне, были построены за рубежом, а большую часть пулеметов, тяжелых орудий и самолетов в годы Первой мировой Россия получила не от своей промышленности, а от союзников.
