Глава 38
Одесса
Неудачный опыт добавляет опыта, но не мудрости.
По возвращению в Одессу перед Еленой с новой силой встал вопрос о средствах на жизнь, и она вновь решила заняться торговлей. Елена владела секретом дешевого способа производства чернил, вывезенным ею с Востока. Средства для развития предприятия требовались самые малые, поэтому ей удалось в короткий срок открыть производство по изготовлению чернил. В «Одесском листке объявлений» появилось сообщение: «Чернила химика Себир и Ко». На самом деле это Елена Петровна открыла в том же доме, где и жила, фабрику и магазин чернил на имя г-жи Себир, приятельницы по Каиру, с которой она приехала в Одессу. Не оставляла она и идею открытия магазина по продаже цветов. Дело быстро пошло в гору.
Вскоре ее тетя, Екатерина Витте, принесла печальную весть: жена господина Митровича, Терезина, скоропостижно скончалась прямо на сцене от удара. Также тетя дала адрес Агарди, от которого получила сообщение, чтобы Елена могла выразить ему свои соболезнования. Елена незамедлительно написала Митровичу письмо, но каково же было ее удивление, когда через пару недель он появился в Одессе собственной персоной. Пришел к ней в магазин и заявил, что теперь стена, стоявшая между ними, разрушена, он совершенно свободен и никуда от нее не уйдет.
Елена пыталась робко возражать, не представляя, как это может выглядеть с общественной точки зрения и чем Агарди будет заниматься в Одессе. Однако, как оказалось, его заявления не были лишены смысла. Он предъявил Елене свой новый ангажемент с Киевской оперой, куда его только что пригласили, и предложил отправиться в Киев вместе с ним. Елена сначала рассмеялась, а потом неожиданно согласилась.
В Киеве жизнь била ключом и казалась абсолютно столичной. Балы, приемы, визиты, театры, духовые оркестры в парках, цветущие каштаны, Днепр – красота. Однако высший свет, к которому принадлежал и вице-генерал-губернатор Киева, князь Дундуков-Корсаков, не принял пару Митрович-Блаватская, являвшую собой новое веяние в обществе – «свободную любовь». В свете были свои условности. Законная жена здравствующего вице-губернатора Еревани, генерала Блаватского, не могла появляться в обществе в сопровождении оперного певца, да к тому же иностранца. Другое дело связь какого-нибудь князя с танцовщицей или оперной певичкой. Такое формально не приветствовалось, но на самом деле имело место, добавляя танцовщице «знаменитости» или, выражаясь современным языком, «звездности», ставя ее в разряд избранных в театральной среде. Однако появляться в обществе с танцовщицей или певицей «человек из общества» не мог. А тут – жена генерала и какой-то, хоть и известный, оперный певец! Это считалось не только аморальным, но и вызывающе неприличным.
Знакомые Елены «из общества» несколько раз буквально указали ей на дверь, чем, несомненно, оскорбили в лучших чувствах.
Несмотря на это, оперному басу Митровичу в театре весь высший свет восторженно рукоплескал. Его «связь с генеральшей» не подмочила репутацию большого артиста, а только добавила популярности и дала повод для сплетен. Оперный театр всегда был заполнен до отказа, а обладатель красивого густого баса, выступающий в операх «Жизнь за царя» и «Русалка», вызывал шквал оваций. Публика была в восторге от «баса», а «бас» от публики.
Недовольной оставалась только Елена. Она не могла оставить оскорбление без внимания, решив высказаться в довольно своеобразной, свойственной ей манере – написала ряд язвительных стишков, кинув камушки в огород «высшего света» и градоначальника. Расклеенные по городу, стишки в один день появились буквально на всех стенах и перекрестках. На первый взгляд стишки выглядели совсем безобидно, но, если вдуматься, были весьма двусмысленными.
Князь Дундуков-Корсаков, поняв двусмысленность стишков, рассердился, но когда узнал, что автором этого безобразия была госпожа Блаватская, сначала попытался дело замять. Однако под давлением общественности, которая жаждала крови за возмутительное вольнодумие, князю пришлось принять жесткое решение – оперный бас лишился ангажемента. Контракт с ним был разорван по надуманной причине, которая никак не могла повлиять на его дальнейшую карьеру певца. А поскольку контракт был прекращен, Агарди Митровичу пришлось срочно покинуть Киев и вместе с Еленой возвратиться в Одессу. Князь поступил очень хитро и тонко, чтобы «и волки были сыты, и овцы целы». Наказав таким образом «вольнодумца» и выслав его из города, он «кинул кость обществу», не затронув имени госпожи Блаватской, которую безмерно уважал, несмотря ни на что.
В это время большая семья Фадеевых почти вся перебралась в Одессу. Вслед за семьей Витте Надежда Андреевна тоже нашла квартиру недалеко от своей сестры. На лето в Одессу приезжала и Верочка с детьми, периодически бывал полковник фон Ган с дочерью Лизой, так что все опять были в сборе. Дядя Елены, известный военный писатель и публицист генерал Ростислав Андреевич Фадеев, тоже стал довольно часто наведываться к сестрам в Одессу, подолгу жил у них. Там он написал многие страницы своих произведений, посвященных политике и военным действиям того времени: «Шестьдесят лет Кавказской войны», «Вооруженные силы России», «Черноморский военный театр: по поводу крымской железной дороги».
Елена, вернувшись в Одессу, к своей фабрике чернил добавила еще, как и ранее в Тифлисе, магазинчик искусственных цветов, который, хоть и не приносил большой прибыли, но и не был убыточным. Агарди не вмешивался в ее коммерческие проекты, считая это занятие «пустым развлечением». Он рассчитывал на собственные средства, которых у него было вполне достаточно для приличной жизни где угодно, не только в Одессе. Круг общения пары был очень ограничен – только семья Витте, которая, как и прежде, испытывала к Агарди самые теплые чувства. Прежде всего, Надежда Андреевна и Верочка, вышедшая к этому времени второй раз замуж за директора гимназии в Тифлисе, господина Жениховского. Однако высшее общество, теперь уже одесское, не принимало Елену. Она для них была всего лишь мелкой лавочницей.
Елена очень переживала из-за подобного отношения. Агарди видел ее мучения, пытался чем-то помочь, увести от дурных мыслей, но все его усилия оказывались тщетными. В лучшем случае она замолкала и уходила в себя, в худшем – начиналась истерика. Тогда с поля боя убегал он. Иногда они вместе искали пути выхода, но всякий раз оказывались в тупике.
– Я не понимаю, – начинал, как правило, Агарди. – Почему все время у тебя не так, как у всех?
Елена принималась ему неторопливо объяснять. Затем, как правило, между ними разгорался спор, превращаясь в своеобразную игру откровений.
Как-то Агарди спросил:
– Я не понимаю, почему у вас в России все какое-то особенное, утрированное. Даже воздух не такой, как в Европе. Вроде и не Восток, но и не Запад, скорее, что-то похожее на пародию на западную жизнь.
Елена, немного подумав, со свойственной ей откровенностью попыталась высказать свое мнение:
– Знаешь, когда я жила за границей, я не сравнивала тамошнюю жизнь с Россией. Мне до сих пор кажется, что я просто в определенное время побывала в театре и смотрела длинную незаконченную пьесу со множеством актов и действующих лиц, длиною в десять лет. Потом занавес закрылся, и объявили антракт, который до сих пор не кончился. Антракт – это моя сегодняшняя жизнь в Одессе. Но я верю, скоро опять прозвенит колокольчик, который пригласит меня на следующее действие спектакля… В одном ты прав. У нас тут, действительно, особый воздух – российский. Мы, к сожалению, не Европа. Наши особенности ни один европеец не поймет, как ты ему ни объясняй. Здесь надо родиться, вдохнуть в себя нашего воздуха, и только тогда можно осознать, как с этим жить. Понять невозможно. Эта бактерия неистребима в каждом русском, где бы он ни находился, но и не передаваема по наследству рожденному от русского на инородной почве. Наша бацилла живет только в России.
