Дебаты на эту тему заставили правительство склониться к варианту посылки на помощь флагманского ледокола «Сталин». Перед ним поставили задачу не только вывезти экипаж, но и спасти сам корабль. Был срочно завершен ремонт ледокола и 15 декабря 1939 года флагман вышел из Мурманского порта. Капитан М.П. Белоусов сутками не уходил с мостика. Весь экипаж, 187 человек, работали в условиях непрекращающегося аврала.
Вот содержание радиограммы, посланной с борта ледокола в штаб экспедиции 21 декабря:
«Около шести суток ледокол шёл в сильном шторме… Громадные волны необычайной силы обрушивались на судно и разбивали всё, что попадало под их удары. Шквалы унесли катер, трапы, бочки с горючим, сорвали оба стальных фальшборта, повредили капитанский мостик. Волны гуляли по палубе, накрывали палубные грузы, лебёдки. Вода проникла даже во внутренние помещения и залила машинное отделение, кочегарки и каюты. Иногда корабль зарывался носом в воду, и казалось, что нет такой силы, которая подняла бы его снова наверх…
Бесстрашные матросы работали на палубе, их сбивали с ног резкий ветер и порывистые шквалы, они падали, поднимались и снова делали свою тяжёлую работу. Бывали секунды, когда только верёвки, которыми они были привязаны, спасали матросов от гибели. Кочегары и машинисты с огромным напряжением несли свои тяжёлые вахты: топки пожирали за сутки столько угля, сколько полярной станции требуется на целый год. Капитан ежеминутно требовал перемены режима работы машин. Вахтенные работали под непрерывными ударами волн. Промокшие насквозь, они вынуждены были каждый час менять одежду». (Папанин, 1977).
Новый год «Сталин» встретил на Шпицбергене, куда зашёл за углем. Но уже 4 января ледокол попал в тяжёлые льды, в зону сильного сжатия. Папанин и Белоусов решили подождать до перемены обстановки, чтобы не тратить топливо зря. До «Седова» оставалось около 25 км.
Ждать пришлось неделю. Напор льдин на корпус ледокола «Сталин» был таким сильным, что затрещали шпангоуты, и Папанин приказал вынести аварийный запас на палубу. А «Седов» в это время находился в разреженном льду. Как только сжатие прекратилось, ледокол поспешил к «Седову», пользуясь малозаметными трещинами-лазейками. Встреча произошла в полдень 12 января. Тьма стояла – хоть глаз выколи. Её разрывали только лучи прожекторов, да долгие гудки.
Специальная комиссия несколько дней тщательно обследовала аварийный пароход. Выводы были удовлетворительными: основные узлы в целости. Но предстояла тяжёлая работа по освобождению «Седова» ото льда, которым обросли винты и руль, команды с обоих судов, сменяя друг друга, занимались околкой. Другие перегружали воду и продовольствие. С ледокола в состав команды «Седова» выделили дополнительно 10 человек, чтобы нести вахты круглосуточно.
Наконец все авральные работы были завершены, ледокол взял пароход на буксир и повёл его к кромке льдов. 1 февраля 1940 года участники экспедиции ступили на родную землю. Экспресс, на котором они возвращались в Москву, пришёл на Белорусский вокзал, где состоялся грандиозный митинг. Последовал приём полярников в Кремле, а на следующий день газеты опубликовали указы о присвоении звания Героя Советского Союза всем 15-ти участникам дрейфа «Седова», а также капитану «Сталина» М.П. Белоусову. Папанин стал дважды Героем.
Орденами Ленина были награждены ледокол «Сталин» и пароход «Седов». Правительственными наградами отметили также труд многих членов экипажа ледокола. Вскоре Белоусов был назначен начальником Морского управления и членом коллегии Главсевморпути.
«На фоне огромной работы, проводимой Папаниным в Главном управлении Северного морского пути, не столь уж заметной представляется возглавлявшаяся им экспедиция на ледоколе «И. Сталин» зимой 1939-40 года. Она была предпринята для того, чтобы вывести ледокольный пароход «Г. Седов» из ледового плена.
А между тем это была очень трудная и серьёзная задача. Шёл двадцать седьмой месяц дрейфа корабля, захваченного льдами в море Лаптевых… Папанин должен был на наиболее мощном ледоколе того времени, врубившись во льды, подойти к «Г. Седову» и вместе с ним выйти на чистую воду. Это и было сделано. Тогда правительство наградило Ивана Дмитриевича второй Золотой звездой Героя Советского Союза». (Фёдоров,1979).
Конечно, И.Д. Папанин являлся рьяным сторонником Советской власти. Выступая в марте 1939 года на ХУШ съезде ВКП(б), он так отозвался о периоде массовых репрессий:
«Враги народа, пробравшиеся к нам в Главсевморпуть и его учреждения, старались заморозить дело освоения Севера, пытались преступно разбазаривать средства, старались дискредитировать северные магистрали.
Наша любимая советская разведка под руководством нашей партии распознала и разгромила врагов, пролезшиx даже в самые отдалённые, так называемые «медвежьи» уголки Севера». (Каминский, 2006).
…Между тем прожитые годы уже начинали напоминать о себе. Оставаясь в глазах товарищей по-прежнему энергичным и не знающим усталости, Иван Дмитриевич всё чаще стал чувствовать сбои в организме:
«Я сделал неприятное открытие: у меня, оказывается, есть сердце, которого я до этого ни разу в жизни не замечал. После того, как я помогал Петровичу делать гидрологическую станцию (глубина – четыре тысячи метров), вдруг почувствовал в груди неприятные уколы. Тайком от товарищей выпил капли, расстроился: не хватало только, чтобы я стал обузой. Нужен был отдых, но не мог же я сделать себе послабление…
Однажды в Главсевморпути я до того заработался, что упал в обморок прямо в кабинете. И попал в больницу к профессору Юдину. Он внимательно меня осмотрел, прослушал, спросил, курю ли.
– Пачки две в день.
Он попросил меня надеть белый халат и повёл длинным коридором и переходами. Наконец ввёл меня в какую-то комнату, в ней два топчана, покрытые простынями.
– Смотрите! – профессор снял одну простыню.
Я человек не робкого десятка, много видел, а тут отпрянул: лежит покойник, грудная клетка вскрыта, лёгкие красные-красные, с прожилками.
– Это лёгкие здорового человека. Подчёркиваю – здорового, некурящего, – сказал Юдин.
Поняв мой немой вопрос, профессор ответил:
– Попал под машину. А это, – он снял простыню с другого топчан, – лёгкие курящего человека.
У покойника лёгкие были просмолённые, словно вымазанные дёгтем или сапожной ваксой.
– Ну как?
Я достал из кармана коробку «Казбека», смял её, бросил в урну и сказал:
– От неожиданности инфаркт можно схватить.
– А вы из тех, на кого слова не действуют. Мне же нужно, чтобы вы бросили курить.
Так отучили меня от папирос – в один миг. Больше не курил!..
…Не мне судить, надо ли было нам, зимовщикам «СП-1», присуждать тогда учёные степени. Во всяком случае, где бы я впоследствии не выступал – и в Академии наук, и оппонентом на защитах докторских и кандидатских диссертаций, – профаном себя не чувствовал. Помогли книги. Я не пропускал ни одной публикации – газетной или журнальной – по своему арктическому профилю, непременно участвовал в работе симпозиумов, конференций, выступал с докладами. Готовился к докладам, наверное, раз в десять дольше, чем кто-либо другой. Спрос-то с меня особый: льдина принесла шумную славу. А слава – тяжёлая ноша». (Папанин, 1977).
