Кому много дано, с того и спросится. На то и дано, чтобы получал образование, служил, работал много и тяжело. Потерял здоровье? Ранили? А имение на что? Даже самое плохое и бедное имение уж никак не даст пропасть от голода.
Даже если погибнешь – о твоих детях позаботятся. Светлая память предка даже поможет – всякий примет участие в сироте, отец которого погиб при штурме Измаила или под Рымником, правительство даст образование за свой счет, примет на службу.
Дворянин делал карьеру, но стараясь не для себя – для отечества. Не то что сознательно скапливать богатства – просто заботиться о самом себе, о своем личном благополучии сверх минимально необходимого было даже как-то и неприлично… А вот о благе общества – очень даже почетно. Благородство и стремление к «общему благу» для них были совершенно естественны.
Личное устроение в жизни не могло быть достигнуто накоплением или созданием новых богатств… Но могло быть создано карьерой чиновника и особенно военного.
Это порождало специфический конфликт: мораль звала вперед, на штурм турецких крепостей, на службу матушке-Екатерине и не жалеть живота своего.
А здравый смысл и житейская опытность звали совсем в другом направлении: пристроиться подальше от пуль и поближе к начальству, жить потише и делать карьеру.
Конфликт был совершенно неразрешим без изменений всего строя жизни. Решали его литература и искусство… Так и решали все двести лет императорского периода, а потом и при советской власти.
Вот в пьесе Д.И. Фонвизина положительный герой Стародум узнает, что объявлена война, и обращается к товарищу: «Вот случай нам отличить себя. Пойдем тотчас в армию и сделаемся достойными звания дворянина, которое нам дала порода» [14. С. 27].
Чем отличается этот диалог (1782) от диалога героев романа или телевизионной постановки 1960-х годов? Где положительный герой рвется на периферию, а отрицательный – пристроиться на кафедру в большом городе?
Ю. Герман в своих романах провозглашает чисто интеллигентские ценности, причем очень позднего периода – 1930—1950-х годов. Что называется, «почти наше время». Более того, Ю. Герман человек очень советский, лютый враг всех «посторонних», – то есть любого, кто не захлебывается от восторга перед советской властью.
Но все его герои – жертвенные делатели своего дела, героические служаки, посвящающие всех себя «делу, которому они служат», «…люди, которые не играли в винт, не устраивали «суаре» и не выколачивали ученые степени ради того, чтобы жирно есть, мягко спать и ходить веселыми ногами в часы величайших народных бедствий…» [39. С. 180].
Положительные герои Ю. Германа сами воинствующе бескорыстны и никому другому не позволят воспользоваться знаниями и талантами для более сытой и приятной жизни. Они крайне агрессивно относятся к любому уклонению от курса «сгорая сам, светить другим».
…И в этом они очень мало отличаются от презираемого и ненавидимого ими дворянства.
Психология интеллигенции
Интеллектуалы Европы были своеобразной, но частью бюргерства. Они несли в себе ценности предпринимательства, частной жизни, личной свободы, индивидуализма.
Мещанство в России не включало в себя интеллектуалов, и это оказалось трагичным для самого мещанства. Везде и во всех странах слабые стороны мещанства – дефицит воображения, крылатости мысли, избыточная фиксация на материальной стороне жизни. В России эти черты стали просто гротескными: ведь все умники, люди с подвижной психикой и хорошими мозгами быстро перекочевывали в интеллигенцию.
В среде интеллигентов словом «мещанин» просто ругались.
Интеллигенция родилась как младший, несколько неполноценный братик дворянства, и в ее поведении, психологии легко увидеть те же черты – порой доведенные до абсурда.
Тот же идеал бескорыстия, неумения и нежелания стяжать богатства. Интеллигенция небогата, особенно сельская. Но и в ее истории нередки люди, просто органически не способные не то что разбогатеть – просто позаботиться о самом необходимом. Мама и тетка Михаила Амосова, сельские акушерки, были как раз такими сельскими интеллигентами, и бабка говорила про тетку: «У той хоть две пары штанов, а у твоей матери вечером стираются, ночью сохнут…» [40. С. 5].
Для интеллигентов типично такое же, как у дворян, сочетание высокого уровня культуры и низкого уровня потребления.
То же сочетание некрашеного пола и картин на стенах, простой одежды и прекрасных библиотек.
Порой эта простота доводилась до полного идиотизма. Елизавета Николаевна Водовозова описывает происшествие лично с ней: как-то на вечеринке к ней подошел «некий господин» с вопросом: нет ли у нее кольца в носу? [41. С. 344].
Дело в том, что у девушки в ушах были серьги, и это-то вызвало раздражение «некого господина». Мол, «у нас, у интеллигенции», очень уж украшать себя не принято.
Дворяне осознавали себя европейцами, несущими просвещение… просвещение XVIII века.
Интеллигент нес в себе Просвещение XIX века, невозможное без медицины, техники, паровых машин, стука молотов, прочих не изящных явлений. Дворянин поклонялся изящному Разуму. Интеллигент – прогрессу и науке. В сборнике «Вехи» прекрасно показано, как наука и прогресс превращались в светскую религию, в фетиш интеллигенции. Воистину: «одни интеллектуалы разумом пользуются, другие ему поклоняются» [42. С. 212]. Интеллигенты не то чтобы совсем не пользовались разумом… но все-таки больше поклонялись.
Как и дворяне, интеллигенты хотели служить некой высшей силе, положить на невидимый алтарь свои силы, жизни, и уж по крайней мере – познания.
Дворянство знало такой общий алтарь: Отечество. Для талантливого, увлеченного юноши охотно делали исключение: пусть служит Красоте или Познанию, излечению людей или чему-то другому, более частному. Но как только сгущалась опасность, дворянин готов был бросить эти занятия – до того, как опасность исчезнет.
Граф Алексей Константинович Толстой находился в конфликте со своим обществом. Человек из высшей, придворной знати, лично знакомый с Николаем I и наперсник детских игр будущего Александра II, он не хотел делать никакую вообще карьеру, и меньше всего – придворную. Пусть отстанут от него все эти люди! Он не хочет ни почестей, ни власти; он хочет только, чтобы ему позволили спокойно жить в своем имении и делать, что он хочет: писать стихи и поэмы на исторические темы.
Исполнен вечным идеалом,
Я не служить рожден, а петь!
Не дай мне, Феб, быть генералом,
Не дай безвинно поглупеть! [43. С. 377]
«Что поделать тому, кто желает лишь одного: быть художником?!» – писал он жене. Государю Александру II он писал более определенно: «Служба, какова бы она ни была, глубоко противна моей природе… Я надеялся… победить мою природу художника, но опыт доказал мне, что я боролся с нею напрасно».
Но в годы Крымской войны он сначала формирует партизанский отряд: на случай, если британцы высадят десант на Балтике, под Петербургом. Опасность Петербургу больше не угрожает, и в 1855 г. Толстой (ему – 38 лет) становится майором в стрелковом полку. В Крым Алексей Константинович не попал – заболел тифом во время стоянки под Одессой. Нет худа без добра – страшно представить себе русскую литературу без этого громадного и доброго таланта. Но сам-то Толстой так не думал.
