Во время восстания 1662 года, знаменитого «медного бунта», когда огромная толпа бунтовщиков приближалась к Коломенскому, царь спрятал тестя, Милославского, в покоях царицы, а сам вышел к толпе и одновременно послал за стрельцами. «Те люди говорили царю и держали его за платье, за пуговицы: «Чему де верить?», и царь обещался им Богом и дал им на своем слове руку, и один человек и с тех людей с царем бил по рукам, и пошли к Москве все».
Память о ТАКИХ царях московиты донесли до XX века. О царях, которые, с одной стороны, – живые боги, а с другой – воплощение народной справедливости, правды для всех и для каждого.
Почти забытые эксцессы времен правления Николая II – давильня на Ходынском поле и Кровавое воскресенье 1905 года, с которого и началась Революция 1905–1907 годов.
Ходынка – это обширный пустырь, на котором проводились учения Московского гарнизона. Весь изборожденный брустверами, траншеями, рвами, ямами, колодцами, он представлял собой настоящую ловушку. Власти решили именно там организовать встречу Николая II с народом и даже заготовили 400 тысяч «царских подарков» – кульков с сайкой, куском колбасы, пряником, леденцами и орехами.
В ночь на 18 мая 1896 года на Ходынке собралось то ли 500 тысяч человек, то ли даже больше миллиона. Вряд ли эти люди шли за грошовым «царским подарком». Эти последние московиты шли к своему царю: выразить верноподданнические чувства, приобщиться к своей живой иконе.
Люди стояли всю ночь, чтобы быть первыми, а все прибывали новые и новые толпы. Уже в 5 часов в страшной давке появились ослабевшие, потерявшие сознание, задавленные до смерти. К исходу шестого часа утра началось движение в разных концах поля, часть людей оказалась сброшена в ямы. По ним шли другие. «Колодцы превращались в могилы; оттуда раздавались вопли полуживых, перемешавшихся с мертвыми… живые волны… перекатывались, раздавливая тех, кто нечаянно попал в яму, кто ослабел, изнемог и падал. Трупы, словно жертвы кораблекрушения, всплывали то там, то здесь, на поверхности этого моря искаженных лиц, бессильно всплескивающих рук, сжатых кулаков, среди стонов, проклятий и криков умирающих» [97. С. 76].
Известный богач Савва Морозов был сброшен в яму и орал оттуда, предлагал тому, кто его вытащит, 18 тысяч рублей. Почему именно 18? История умалчивает. Но вот что именно на Ходынском поле он навсегда излечился от монархизма – это факт.
По официальным данным, погибло 1389 человек. Печать называла другие цифры – 4 тысячи и 4 800 погибших. Цифра примерные – ведь точно никто не считал.
Ожидали, что царь отменит празднования, удалится из города, велит расследовать причины катастрофы… Несомненно, так и поступил бы любой из царей Московии, а уж тем более – Алексей Михайлович. Но ничего этого не сделал Николай II (и последний).
«Толпа, ночевавшая на Ходынском поле в ожидании обеда и кружки, наперла на постройки, и тут произошла давка, причем, ужасно прибавить, потоптано около тысячи трехсот человек… Отвратительное впечатление осталось от этого известия», – записал в свой дневник Николай.
Ему приписывали порой какие-то невероятные душевные страдания… Но вечером того же 18 мая он был на балу у французского посла Монтебелло, где танцевало 7 тысяч гостей. Не отменил торжеств, не отказался лично принять участие.
Великому князю Сергею Александровичу даже была объявлена благодарность «за образцовую подготовку и проведение торжеств».
Коронационные торжества 1896 года обошлись в 100 миллионов рублей. Семьям погибших ассигновали 90 тысяч рублей, из которых московская городская управа взяла себе 12 тысяч – расходы на похороны погибших.
Не Алексей…
Еще более невероятная картина расстрела рабочих 9 января 1905 года. В это воскресенье больше 140 тысяч человек пошли к Зимнему дворцу. Шли вместе с женами и детьми, весело, с пением песен, с иконами и монархическими черно-красно-золотыми флагами. В первые же часы шествия сделано много фотографий…
И хоть убейте, я не могу себе представить ничего более страшного, чем эти фотографии. Не потому, что на них изображено что-то чудовищное… Как раз наоборот – потому, что, сделанные утром, они передают редкое ощущение мира, добра и покоя.
Вот девушки в белых блузках (полушубки расстегнуты – тепло) несут огромную икону, поют. Хорошие русские лица, торжественные и ясные. Вот красивый, благообразный старик обнял за плечи двух подростков, явно внуков, что-то показывает им. Мальчики смотрят и смеются.
Фотографии страшны, ужас накатывает при мысли, что вот сейчас в этих людей начнут стрелять… За что?! Получается – за то, что они пошли к своему царю! Пошли так же, как москвичи в 1648, в 1656 годах… – обсудить общие дела, понять друг друга, поспорить, ударить рука об руку…
Эти последние московиты идут к царю по своему народному обычаю, – в точности так шли их предки в 1648, 1656, 1662-м… И царь принимал их, беседовал, бил рука об руку.
Но теперь-то не XVII век, эти заблудившиеся во тьме веков московиты идут не к «правильному», не к «настоящему» царю. Они идут к русским европейцам, для которых они – вовсе не сородичи, не «свой добрый народ», а взбунтовавшееся быдло. Сейчас они в этом убедятся.
И тогда, и в наши дни иные монархисты пытаются представить дело так, словно страшные события произошли против воли царя и его окружения, чуть ли не случайно. Но это неправда.
Заранее были подтянуты войска из Пскова, Ревеля, Нарвы, Петергофа, Царского Села. К 9 января в Петербурге находилось больше 40 тысяч солдат – в пять раз больше обычного. Войска не стягиваются «случайно».
Первый раз в толпу стреляют еще у Нарвских ворот, в 12 часов дня. Солдаты отстрелялись и ушли в полном порядке, на новые позиции. Как по врагу, по всем правилам воинской науки. Был план, было командование – не случайное, а вполне рациональное. И не было солдатика, который крикнул бы: «Ваше благородие, свои!»
В 2 часа дня огонь открыт на Дворцовой площади: залпы по плотной толпе. Специально расстреливают мальчишек, забравшихся на деревья Александровского сада, чтоб лучше видеть. Тоже по правилам воинской науки – снять засевших на деревьях разведчиков. Все логично, никакой случайности. Мертвые дети падают на мостовую, в подтопленный от их крови снег, висят на ветвях. Фотографии сохранились, есть показания очевидцев – я ничего не придумал.
Толпа бежит. Площадь пред дворцом русских царей завалена трупами. Опять же – ничего особенно ужасного, за XX век всякого навидались: ну, мертвые люди лежат. Страшно вспоминать фотографии, сделанные час или два назад, соотносить их с этими трупами. Белые блузки пробиты пулями, сивая борода старика залита кровью; наверное, он и мертвым обнимал убитых внуков. Как жертвы Пугачева «сползались», чтобы умереть вместе.
А за бегущими гонятся. Конные жандармы рубят саблями детишек и женщин, топчут конями, добивают упавших. Случайно? Или без приказа?
Как видно, не один царь, не кучка приближенных хочет смерти этих людей, – если и был приказ, он выполняется истово, с чувством полной своей правоты. Как под Бородином и Смоленском.
