Однако высохшее русло реки было глубоким и узким, и выступ скалы, нависавший над ним, погрузил кусок ущелья в непроглядную тьму. В этой тени утеса горел небольшой костерок. Жидкие язычки рыжего пламени почти не давали света. Столб дыма, заслоняющий звезды, восходил от костра и растворялся затем в холодном ночном воздухе.
На краю круга света, который отбрасывал костёр, сидел скрестив ноги человек. Мускулистый, бритый наголо мужчина с блестящей, смазанной маслом кожей. В ухе у мужчины висело тяжелое золотое кольцо; лицо было каменное, бесстрастное. Он шевельнулся: достал из широкого пояса бутылку, закупоренную металлической пробкой. Ленивыми движениями, которые тем не менее выдавали в нем звериную, небрежную мощь пустынного льва, он открыл бутылку и выпил то, что в ней было. Потом выбросил бутылку и уставился в огонь.
Несколько секунд спустя ущелье заполнилось странным ароматом, послышался отдаленный звон цитры. Человек уронил голову на грудь. Теперь виднелись только белки его полузакрытых глаз — он уснул сидя. Музыка становилась все громче — казалось, она исходит из самых недр земли.
Из темноты выступила чья-то фигура, миновала костёр, миновала спящего, вышла на озаренную луной середину ущелья. Музыка нарастала — казалось, сам лунный свет сделался ярче из благоговения перед её красотой. Девушка-рабыня — юная, сказочно красивая, но слишком бедная, чтобы позволить себе одеяние, достойное её прелести. Её волосы ниспадали на плечи длинными тёмными локонами, которые подпрыгивали при каждом неверном шаге. Лицо её было бледным и гладким, точно фарфор, в огромных глазах блестели слёзы. Она принялась танцевать — поначалу осторожно, боязливо, а потом будто дала волю чувствам. Она выгибалась и кружилась, и напрасно пыталось поспеть за ней её полупрозрачное покрывало. Её тонкие руки плели в воздухе колдовские узоры, а с губ лился странный напев, полный одиночества и желания.
Наконец девушка завершила свой танец. Она тряхнула головой в гордом отчаянии и воззрилась в темноту, в сторону луны. Музыка утихла. Тишина.
Потом далекий голос, словно бы принесенный ветром:
— Амариллис…
Девушка вздрогнула, огляделась по сторонам. Ничего, кроме скал, неба и янтарной луны. Она издала очаровательный вздох.
— Моя Амариллис…
Девушка откликнулась хрипловатым, дрожащим голосом:
— Сэр Бертилак! Это вы?
— Это я.
— Где же вы? Зачем вы так меня мучаете?
— Я прячусь за луной, моя Амариллис. Я страшусь, как бы ваша красота не опалила моей сущности. Закройте своё лицо той вуалью, что ныне так бесполезно лежит на ваших плечах, и тогда, быть может, я и решусь приблизиться к вам.
— О Бертилак! Я всем сердцем готова исполнить вашу просьбу!
И девушка сделала то, о чём её просили. Из темноты донесся одобрительный ропот. Кто-то кашлянул.
— Дражайшая Амариллис! Отойдите в сторону! Я спускаюсь на землю.
Девушка тихонько ахнула и прижалась спиной к ближайшей скале. Она откинула голову и застыла в гордом ожидании. Прогремел гром, столь оглушительный, что и мертвого пробудил бы. Девушка, раскрыв рот, посмотрела наверх. С небес, царственно шествуя, спускался воин. Он был облачен в посеребренную курточку-безрукавку на голое тело, длинный развевающийся плащ, штаны с буфами и изящные туфли с загнутыми носами. За поясом, разукрашенным самоцветами, торчала впечатляющая сабля. Воин спускался вниз, запрокинув голову, сверкая тёмными глазами, задрав орлиный нос и гордо выпятив подбородок. На лбу у него торчала пара белых кривых рожек. Он мягко ступил на землю неподалёку от распластавшейся по скале девушки и небрежно сверкнул роскошной улыбкой. Вокруг раздались слабые женские вздохи.
— Как, Амариллис, неужто вы онемели? Или вы так быстро забыли лицо своего возлюбленного джинна?
— Ах, нет, Бертилак! Пусть бы даже миновало не семь, но семьдесят лет — и тогда бы мне не забыть ни единого волоска на вашей напомаженной голове. Однако дар речи отказывает мне, и сердце трепещет от страха: как бы волшебник не пробудился и не застиг нас! Тогда он скует мои стройные белые ноги тяжкими цепями, вас же заточит в своей бутылке!
Джинн на это только раскатисто расхохотался.
— Волшебник спит беспробудно! Моя магия сильнее, чем его, и так будет всегда. Однако ночь клонится к рассвету, а когда взойдет солнце, мне придётся вернуться к моим братьям афритам, чтобы вместе с ними скользить на воздушном океане. Приди же ко мне в объятия, о дражайшая! В эти краткие часы, пока я все ещё ношу человеческий облик, пусть луна станет свидетельницей нашей любви, которая бросит вызов взаимной ненависти наших народов до конца времен!
— О Бертилак!
— О Амариллис, мой Лебедь Аравии!
Джинн подошёл и заключил прекрасную рабыню в свои мускулистые объятия. Тут Китти окончательно отсидела зад и заерзала в кресле.
Джинн с девой начали замысловатый танец, красиво взмахивая полами одежды и вытягивая руки и ноги. Из зрительного зала донеслись разрозненные хлопки. Оркестр грянул с удвоенным жаром. Китти зевнула, как кошка, сползла пониже и потерла глаз ладонью. Нащупала бумажный пакетик, достала оттуда последние несколько штук соленых орешков, закинула их в рот и принялась жевать без особого энтузиазма.
Нервное предчувствие, которое всегда охватывало её перед работой, навалилось, ножом вонзившись ей в бок. Это было нормально, и Китти была к этому готова. Но на всё это наложилась ещё и скучища от бесконечной нудной пьесы. Несомненно, Энн права: это будет превосходное алиби. Но Китти предпочла бы сейчас побродить по улицам, чтобы отвлечься от нарастающего напряжения. Лучше уж прятаться от патрульных, чем смотреть эту ерунду на постном масле.
А на сцене Амариллис, попавшая в рабство девушка-миссионерка родом из Чизвика, затянула песню, где снова (уже не в первый раз!) выражала свою негасимую любовь к джинну, которого она прижимала к груди. Высокие ноты у неё были такие мощные, что у Бертилака шевелились волосы на голове и раскачивались серьги в ушах. Китти поморщилась и обвела взглядом тёмные силуэты сидящих впереди зрителей, ища Фреда и Стенли. Вот они. Оба сидели, подавшись вперёд и не отводя глаз от сцены. Китти поджала губку. Видимо, им нравится Амариллис.
Ничего, главное, чтобы ушами не хлопали.
Китти скосила глаза в темноту у себя под ногами. Там лежала кожаная сумочка. При виде этой сумочки в животе противно засосало; Китти зажмурилась и инстинктивно похлопала себя по боку, нащупывая привычную, надежную рукоять ножа. Успокойся… Всё будет прекрасно.
Да когда же наконец антракт? Китти подняла голову и обвела глазами тёмные стены зала. По обе стороны сцены находились ложи для волшебников, отягощенные золотой лепниной и толстыми красными занавесями, которые должны были защищать сидящих внутри от любопытных глаз простолюдинов. Однако все волшебники в городе эту пьесу уже посмотрели много лет тому назад, задолго до того, как её показали жадной до сенсаций черни. Так что сегодня занавеси были отдернуты и ложи стояли пустыми.
