Два сердца задавали ритм столичной жизни. На востоке — район Сити, где собирались торговцы из далеких земель, чтобы обменяться товарами; а на западе, там, где река делала резкий поворот, растянулся на целую милю район политиков, Вестминстер, где волшебники день и ночь трудились над тем, чтобы непрестанно расширять и защищать территорию Британской империи.
Мальчишка побывал по делу в центре Лондона и теперь пешком возвращался в Вестминстер. Шагал он не спеша: несмотря на ранний час, солнце уже изрядно припекало, и парень чувствовал, как воротничок мало-помалу намокает от пота. Лёгкий ветерок трепал полы длинного чёрного пальто, заставляя его развеваться за спиной у мальчишки. Юнец сознавал, как это смотрится, и был доволен производимым эффектом. Это выглядело мрачно и впечатляюще. Парень не раз ловил на себе взгляды прохожих. В дни, когда ветер был действительно сильным, пальто имело тенденцию развеваться горизонтально, параллельно земле, а это смотрелось совсем не так стильно.
Мальчишка пересек Риджент-стрит и, миновав беленые здания эпохи Регентства, вышел на Хей-маркет, где уличные метельщики деловито прибирались перед фасадами театров и молодые торговки фруктами уже раскладывали свой товар. Одна женщина тащила лоток, на котором красовалась гора отличных спелых апельсинов из колоний. Апельсины сделались в Лондоне редкостью с тех пор, как в южной Европе начались войны. Проходя мимо, мальчишка метко бросил монету в оловянную кружку, что висела у женщины на шее, и ловко подхватил верхний апельсин из кучи. И, не обращая внимания на её благодарности, пошагал дальше, даже не сбившись с шага. Пальто по-прежнему впечатляюще развевалось у него за спиной.
На Трафальгарской площади только что установили ряды высоких шестов, украшенных разноцветными спиральными полосами. Артели рабочих как раз протягивали между ними верёвки. Веревки были разукрашены красными, белыми и синими флажками. Парень остановился, чистя свой апельсин и наблюдая за работой.
Мимо проходил рабочий, пошатывающийся под тяжестью мотков верёвки.
— Эй, милейший! — окликнул его парень. — К чему всё это?
Рабочий покосился в его сторону, увидел длинное чёрное пальто, что было на мальчишке, и немедленно попытался отвесить ему неуклюжий поклон. Половина мотков тут же раскатилась по мостовой.
— Это к завтрашним торжествам, сэр, — сказал он. — Завтра ведь День Основателя. Национальный праздник, сэр.
— Ах да, конечно. День рождения Глэдстоуна. Я и забыл.
Парень бросил в канаву ленту апельсиновой кожуры и удалился, пока рабочий возился, собирая мотки верёвки и бранясь сквозь зубы.
И так до самой улицы Уайтхолл, района массивных, серого цвета зданий, густо пропитанных запахом прочно укоренившейся власти. Здесь сама архитектура вселяла в любого случайного прохожего страх и благоговение: огромные мраморные столпы; широкие бронзовые двери; сотни и сотни окон, светящихся круглыми сутками; гранитные статуи Глэдстоуна и прочих выдающихся деятелей, чьи мрачные, морщинистые лица сулили справедливую расправу всем врагам Государства. Однако парень миновал их всех лёгкой походкой, продолжая чистить апельсин с небрежностью человека, рожденного для того, чтобы обитать в этих стенах. Он кивнул полисмену, мимоходом продемонстрировал свой пропуск охраннику и через боковые ворота вошёл во двор департамента внутренних дел, над которым простирало свои ветви могучее ореховое дерево. Только тут он замедлил шаг, доел апельсин, вытер руки носовым платком и поправил галстук, воротничок и манжеты. Потом в последний раз пригладил волосы. Хорошо. Теперь он готов. Пора браться за работу.
Более двух лет миновало со времен мятежа Лавлейса и с тех пор, как Натаниэль нежданно-негаданно сделался причастен к высшим кругам общества. Теперь ему стукнуло четырнадцать. Он был уже на голову выше, чем тогда, когда он вернул Амулет Самарканда в руки благодарного правительства. Он также слегка раздался в плечах, однако все ещё выглядел худощавым. Длинные тёмные волосы спадали ему на лицо растрепанными прядями, как того требовала нынешняя мода. Лицо его было худым и бледным от долгих часов, проведенных за книгами, зато глаза ярко блестели, и во всех его движениях чувствовалась с трудом сдерживаемая энергия.
Натаниэль был юноша наблюдательный: он быстро заметил, что среди практикующих волшебников внешний вид имеет большое значение для поддержания статуса. На тех, кто не следил за собой, смотрели косо — на самом деле это был верный знак посредственного дарования. Натаниэль производить подобное впечатление не собирался. На жалованье, которое выплачивали ему в департаменте, он приобрел себе чёрный облегающий пиджак, брюки-дудочки и длинное итальянское пальто — последний писк моды. Натаниэль носил узкие ботинки со слегка заостренными носами, а в его нагрудных карманах неизменно красовались шикарные носовые платки, один ярче другого. Всегда тщательно одетый, ухоженный, он расхаживал по галереям Уайтхолла размашистым, целеустремленным шагом, похожий на цаплю со стопками бумаг подмышкой.
Имя, данное ему при рождении, он держал в тайне. Своим коллегам и товарищам он был известен под официальным именем «Джон Мэндрейк».
Это имя до него носили ещё два волшебника, но особой известности ни тот, ни другой не добились. Первый жил при королеве Елизавете и занимался алхимией. Прославился он в основном тем, что на глазах всего двора обратил свинец в золото. Позднее обнаружилось, что он покрыл золотые слитки тончайшим слоем свинца, который расплавился, когда его слегка подогрели. Весь двор восхищался его находчивостью, но это не помешало его обезглавить. Второй Джон Мэндрейк был сыном мебельщика и всю свою жизнь изучал многочисленные разновидности демонических букашек. Ему удалось описать 1703 никому не интересных подвида, пока наконец один из них, малый сборчатый зелёный шершнекрыл, не укусил его за незащищенное место; бедняга распух до размеров шезлонга и от этого умер.
Однако бесславная участь его тезок Натаниэля отнюдь не тревожила. Напротив, он был только рад этому. Он намеревался прославить своё имя лично.
Наставницей Натаниэля была госпожа Джессика Уайтвелл, волшебница неопределённого возраста с коротко подстриженными белыми волосами и телосложением хрупким, приближающимся к скелетоподобному. Она считалась одной из четырёх наимогущественнейших волшебников в правительстве, и влияние её было весьма велико. Она признавала талант своего ученика и твёрдо намеревалась предоставить ему возможность развиться в полную силу.
Натаниэль обитал в просторных апартаментах в особняке своей хозяйки, стоявшем на самом берегу Темзы. Существование он вел упорядоченное и размеренное. Особняк был суперсовременный: скупая обстановка, повсюду ковры расцветки «под рысь» и стены крахмальной белизны. Мебель была изготовлена из стекла и посеребренного металла либо из бледной древесины, срубленной в лесах Севера. Весь дом имел холодный, деловитый, почти стерильный облик, который Натаниэлю нравился чрезвычайно: это говорило о сдержанности, чистоте и компетентности — все фирменные знаки современного мага.
Излюбленный стиль госпожи Уайтвелл чувствовался даже в её библиотеке. В домах большинства волшебников библиотеки представляли собой мрачные, угрюмые помещения. Книги там были переплетены в кожи экзотических животных, а на корешках у них красовались пентакли или руны проклятия. Но теперь Натаниэль знал, что весь этот антураж — сплошной прошлый век. Госпожа Уайтвелл заказала «Ярославу», конторе печатников и переплетчиков, переплести все её книги заново, в простую белую кожу. Потом все книги были каталогизированы, и номера из каталога были проштампованы на них чёрными чернилами.
