У всех без исключения гаишников есть особый талант распознавать ВЫПИВШЕГО за рулём. Ты, к примеру, даже ещё не ковтнул ЕЁ Проклятую, а только понюхал пробку, а ОН уже чует и ежели произнесёт заветную фразу: «А шо у нас такого с глазоньками?», то можешь быть точно уверен, что УНЮХАЕТ даже прошлонедельный портвейн, о котором ты сам уже давно успел забыть.
Короче, тормознул меня как раз такой нюхач-виртуоз и после дежурного узнавания и фразы «Какие люди в Голливуде!» вдруг как-то по-доброму, «по-ленински» прищурился и одарил меня той самой фразкой про «глазоньки». Я, естественно, внутренне всполошился, потому как из «глазонек» разве что не выливалось пиво, заправленное у моих друзей.
И конечно же, будучи, как всякий советский (читай — «украинский») водитель, насквозь пропитанный информацией о «тяжкой и голодной жизни сержанта Петренко», тут же полез «в кишеню за гаманцем». Выудил оттуда засаленный червонец и со словами: «Это Вам СУВЕНИР, правда, без автографа!», попытался переправить его в потную гаишную ладошку. Но не зря вы, мой дорогой читатель, в начале сего повествования изволили читать о сорванных милицейских нервах той поры. Мой «Петренко» упёрся, как молодой бык, — и НИ В КАКУЮ!
Аргумент у него был достаточно весомый и отдавал последними ментовскими страданиями. Тут я отвлекусь и скажу, что ежели гаишник меня узнаёт, то обращается исключительно по-отчеству: «Юровыч». Оно одновременно и уважительно, типа «знаем ваши заслуги-козыри», и одновременно отдаёт снисхождением к тебе-балбесу. Мол, знаем вас, людей искусства! «Артизды-солизды»…
«Мой» так мне прямо и сказал:
— Юровыч! Оце я зараз візьму в тебе ту задрипану десятку, а ви потім, як людина відома у себе в кругах і розкажіте, шо менти БЕРУТЬ! А в нас зараз дуже непроста ситуація, онде в Криму хлопці попалились через те, шо начальство в обличчя не впізнали…
И т. д. и т. п. Он аргументирует, я молча проталкиваю червонец и уже чувствую, как слабеет ручоночка, отталкивающая бумажечку… Ещё немного, ещё (как поётся в песне) чуть-чуть…
И надо же было мне в тот самый момент, когда купюрку сомкнули цепкие милицейские пальчики, СКАЗАНУТЬ! Бодрым хорошо поставленным голосом а ля Андрей Малахов:
— А теперь улыбнулись и посмотрели направо! Вас снимает СКРЫТАЯ КАМЕРА!
…Вы когда-нибудь видели инспектора ГАИ в предынфарктном состоянии?! А я ВИДЕЛ!!! Фуражка слетела с головы, лицо вспыхнуло первомайским кумачом, глаза синхронно вылезли из орбит и остановились.
— Де??? — не прошептал, а прошелестел одними губами…
— Да вон, на десятом этаже, за занавеской! — не растерялся я.
— Не бачу! — прошелестел «Петренко».
— А что ж вы хотите, я ж сказал — «скрытая камера», оттого что хорошо СКРЫТА!
— Шо будемо робыты, Юровыч? — к нему постепенно возвращалась уже было ушедшая жизнь.
— А ничего не «будемо робыты». Сейчас поднимем кулачок, помашем червончиком, показательно мне его отдадим и прокричим громко слово «ШУТКА!».
Так и сделали. Кулачок был поднят, слово «шутка» было прокричано, а червончик был «публично» возвращён мне с очень (ну очень!) тихой фразой насчёт «бениной мамы», к которой я должен был немедленно катиться. Что я и сделал.
Сейчас, вспоминая тот день, я думаю о том, что иногда мой язык-без-костей меня выручает. А иногда и наоборот!
5
КОЛЯ КАРАЧЕНЦОВ
Он же Колюня, он же Колясик, он же Петрович, он же закадычный друган с 28-летним стажем. Когда в начале 1980-х я, приехав в Москву на запись моей музыки к мультфильму «Алиса в Зазеркалье» и познакомившись с Караченцовым, отписал пару-тройку мультяшных песен, то ни сном ни духом не мог представить себе, что разовая эта запись через несколько лет превратится в душевнейшее общение и дружбу, в многочисленные концертные поездки, в комфортнейшие посиделки, в ночные перезванивания на предмет анекдотного «свежачка». А сколько песен было записано! А сколько друг от друга почерпнули баек и прочего материала! Миллион! Можете в этом убедиться сами.
«Насрадзе»
Эту историю рассказал мне Коля Караченцов. Москва. Колонный зал Дома союзов. Идёт концерт. За кулисами стоит Коля и народная артистка Грузии Маквала Касрашвили (фиг запомнишь!). Подходит ведущий. Пожилой, знаменитый, в бабочке: — Милочка! Сейчас ваш выход! Как вас представить публике?
Певица:
— Главное, не перепутайте фамилию — Ка-сра-швили!
— Милочка, ну, кто ж вас не знает! Вы ж кумир всей Москвы.
(Выходит на сцену):
— А сейчас перед вами выступит наша общая любимица, солистка Большого театра, народная артистка Грузии… Макака Насрадзе!
Коля мне потом рассказывал, что в этот момент у него подогнулись ноги…
— И ты после ЭТОГО выйдешь на сцену?
Ответ был гениальным:
— Ну что ж, пять минут побуду Насрадзе!..
И пошла на сцену, как царица.
Я подозреваю, что с подобным она уже сталкивалась.
Оптимистическая трагедия в ЛЕНКОМЕ
А ещё был случай. Рассказывал мне Коля Караченцов. Лет двадцать тому в Ленкоме шел спектакль «Оптимистическая трагедия». Театральный художник оформил сценический задник в виде двух белоснежных линкоров, стоявших нос к носу. И на фоне этих ослепительно огромных корабельных бортов разворачивалось действие бурных р-р-р-революционных лет.
И в аккурат в этот период из театра за пьянку выперли то ли машиниста сцены, то ли бутафора… И он решил ОТОМСТИТЬ! За всё!
По задумке режиссёра-постановщика спектакль начинался с полного затемнения. Затем раздавались корабельные склянки, медленно включался свет — и начиналось представление.
Наш изгнанный из театра страдалец решил использовать эти несколько минут полной темноты для осуществления своей благородной мести. Вооружившись банкой с чёрной краской и кистью, он в полной темноте вывел на белоснежном борту линкора те ТРИ заветные буквы, которые волнуют сердце каждого русского человека. Буквы были с человеческий рост, и прекрасно читались с любого места, будь то ложа-бенуар или галёрка. Короче, когда дали занавес, нашего героя уже и след простыл. Зато публику ожидало незапланированное яркое развлечение в виде знакомого до боли слова на борту корабля. Начался смех, переходящий в хохот, и «под это дело» дали занавес. В смысле — закрыли. И стали срочно замазывать чёрные матерные буквы белой краской. Замазали, дали занавес (в смысле — открыли) и начали спектакль. Ну поначалу публика ещё какое-то время обсуждала происшедшее, но потом втянулась в спектакль и затихла.
Спектакль идёт, красочка белая под лучами прожекторов подсыхает, и настаёт момент, когда из-под белой полезла ЧЁРНАЯ… и вот уже заветное слово буквально пылает на борту линкора. И как тут актёрам играть революционную трагедию, когда за спиной — ТАКОЕ!
И опять в зале — ржачка! И опять дают занавес. И зритель слышит, как за сценой заработали молотки. И когда занавес открыли в третий раз, зал не то что заржал — зал задохнулся от хохота. То место, где были БУКВЫ, было… забито ДОСКАМИ. Крест-накрест.
