Самой трудной задачей во время моего пребывания в Париже была подготовка доклада для министерства иностранных дел о каждом последовательном заседании суда, так как в таком долгом и запутанном деле нелегко было в одном донесении кратко изложить речи адвокатов и оценить убедительность их аргументов. Однако правительство высоко оценило труды, потраченные на эти отчеты. Я был награжден орденом Бани,
[29] а также мне предложили, по моему выбору, должности руководителя небольшой дипломатической миссии или советника посольства. Поскольку мне не терпелось вернуться к политической работе, я выбрал последнее и в конце 1900 года получил назначение в Рим, где нашим послом тогда был лорд Карри. В течение четырех из одиннадцати месяцев, проведенных мной в Риме, я исполнял обязанности посла, но в то время Рим был очень легким постом. Политические интересы сосредоточивались вокруг вопроса о Крите, который рассматривался конференцией представителей заинтересованных держав под председательством итальянского министра иностранных дел сеньора Принетти. Tempora mutantur (времена меняются – лат.) – сегодня, во времена бури и натиска, с завистью оглядываешься на ту пору, когда одним из наших главных занятий был вопрос о правительстве Крита.
Осенью 1901 года я был переведен в Берлин – место, о котором я просил с самого начала. Я стремился туда не только потому, что Фрэнк Ласелл, наш посол, был моим старым другом, но и потому, что в тот момент посольство в Берлине было для нас самым важным. Все, кто читал замечательные откровенностью записки барона Экхартштайна, помнят, как все наши многочисленные попытки найти взаимопонимание и заключить в той или иной форме оборонительный союз с Германией скрывала тупая и лицемерная англофобская клика с Вильгельмштрассе.
[30] Великобритания находилась тогда на распутье, так как в то время было уже невозможно дальше следовать политике «блистательного уединения».
[31] Ей нужно было или примкнуть к Тройственному союзу, либо связать свою судьбу с Францией и Россией. За время Англо-бурской войны отношения с Германией оказались натянутыми до предела из-за таких инцидентов, как задержание и обыск немецких пароходов «Бундесрат», «Генерал» и «Герцог». Угрожающий тон, принятый имперским правительством на фоне всеобщего возмущения в Германии, вызвал ответное негодование в официальных кругах в Лондоне. Однако, несмотря на это, правительство его величества еще не полностью оставило идею оборонительного союза с Германией, и весной 1901 года этот вопрос был в очередной раз поднят лордом Лэнсдоуном. Однако прием, оказанный этому пробному предложению на Вильгельмштрассе, нельзя было назвать обнадеживающим, и последующие переговоры еще больше убедили наше правительство, что не имеет смысла рассматривать Германию как возможного союзника.
Вскоре после моего прибытия в Берлин в октябре 1901 года сэр Фрэнк уехал в отпуск, и поэтому я остался руководить работой посольства. Это был очень напряженный момент. В прессе циркулировали разнообразные клеветнические домыслы о поведении наших войск в Южной Африке, а в рейхстаге наших солдат именовали наемниками и обвиняли в том, что они прикрываются женщинами и детьми. В речи, произнесенной в конце октября, господин Чемберлен отверг эти необоснованные обвинения и привел примеры из времен войны 1870 года, не делавшие чести германской армии. Эти контробвинения лишь подлили масла в огонь и спровоцировали новый взрыв антибританских настроений в рейхстаге, причем граф Бюлов, недавно сменивший князя Гогенлоэ на посту канцлера, выступил с речью, в которой он в самых суровых выражениях критиковал мистера Чемберлена.
Поверенному в делах не часто приходится встречаться с такой высокопоставленной персоной, как имперский канцлер, но граф Бюлов, которому меня порекомендовал мой друг и коллега в Риме барон Ягов, был настолько любезен, что пригласил меня на обед, и я воспользовался нашей послеобеденной беседой, чтобы коснуться недавних дебатов в рейхстаге. Я был готов признать, что как боевая сила британская армия не идет ни в какое сравнение с германской. Наша первая линия обороны – это флот, и, собственно говоря, наша армия довольно маленькая, но это не мешает нам гордиться ею и ее славной историей. Нас возмущает отношение к ней как к армии наемников, и еще больше нас возмущают клеветнические обвинения, прозвучавшие в рейхстаге. Люди, поступившие на службу добровольно, люди, готовые по доброй воле положить свою жизнь за короля и отечество, на мой взгляд, заслуживают большего уважения, чем те, кто вынужден делать это, подчиняясь системе обязательной воинской повинности. Его превосходительство, по моему глубокому убеждению, не верил сплетням, которые рассказывали о наших войсках в рейхстаге. Поэтому я призвал его, в интересах сохранения хороших отношений между нашими двумя странами, вмешаться в эти дебаты и расставить все по местам, объяснив, что рейхстаг был введен в заблуждение относительно действий наших войск. Граф Бюлов со свойственной ему любезностью и обаянием признал, что лично он не верит в правдивость этих историй. Но у него недостало мужества, чтобы плыть против течения, и он не внял моим призывам, заявив, что не может противоречить рейхстагу и не считает для себя возможным говорить на эту тему.
В декабре 1901 года маркиз Ито остановился в Берлине по пути в Лондон, и, так как Япония все еще колебалась в выборе союзника между Россией и Великобританией, естественно, я стремился разузнать, что произошло между ним и графом Витте во время его пребывания в Санкт-Петербурге. Я познакомился с маркизом в 1880 году, когда я служил секретарем нашей миссии в Токио, и, возобновив знакомство на приеме в японской миссии, попытался расспросить его, переведя разговор на цель его поездки. Однако японские государственные деятели, как правило, весьма неразговорчивы. Маркиз во время этого разговора вел себя подчеркнуто сдержанно, уклонялся от ответов и в конце концов оборвал меня сокрушительным замечанием: «Моя поездка была весьма интересной, но я не собираюсь о ней рассказывать».
