Это впечатление подтверждалось множеством поздравительных телеграмм, которые я получил по возвращении в Петроград. Император в телеграмме на имя Челнокова утвердил мое избрание в следующих словах: «Москва, всегда правильно отражавшая чувства русского народа, справедливо дала высокую оценку услугам, которые сэр Джордж Бьюкенен оказал в деле сближения между народами Британии и России, сближении, которое было скреплено братством по оружию на полях сражений. Я приветствую постановление Московской городской думы, в соответствии с которой посол Британии сэр Джордж Бьюкенен был избран почетным гражданином Москвы».
Ректор университета прислал телеграмму, в которой выражал удовольствие по поводу моего избрания и говорил, что оно составит новое звено в цепи дружбы между Россией и Великобританией, выкованной на полях сражений. Далее он сообщал о моем избрании почетным членом Московского университета.
Среди прочих граф Сергей Шереметев прислал телеграмму следующего содержания: «Не имея из-за болезни возможности лично поздравить Ваше Превосходительство в Москве, как старинный житель Москвы прошу Вас принять выражения горячей радости и подлинного удовлетворения, с которыми вся Россия приветствует Вас как почетного гражданина нашей древней столицы».
Эти телеграммы послужат, я думаю, убедительным ответом тем добрым друзьям, которые в 1918 году, когда я вернулся в Англию, распространили слух, что почетное гражданство Москвы было платой за ту роль, которую я сыграл в начале русской революции.
25 ноября делегация из Москвы доставила в посольство грамоту, подтверждающую мое избрание почетным гражданином, – искусно украшенный свиток с текстами постановления московской думы, и телеграмму императора, подтверждающую мое избрание, а также серебряный кубок с выгравированными на нем именами дарителей. Вручая их мне, Челноков сказал: «Москва поручила мне, дорогой сэр Джордж, передать вам ее приветствия и сказать, что чувства симпатии, уважения и дружбы, которые мы к вам испытываем, лишь только выросли и окрепли со времени нашего последнего заседания в зале городской думы».
К сожалению, за прошедшие месяцы политическая обстановка так изменилась, что я не мог больше смотреть в будущее с такой же уверенностью, как в момент моего избрания.
Глава 20
1916
Польский вопрос. – Сазонов отправлен в отставку. – Штюрмер назначен министром иностранных дел. – Штюрмер и германофилы. – Я говорю с императором о внутреннем положении в России
Почти сразу же после начала военных действий в августе 1914 года император признал целесообразность рассмотрения вопроса о воссоздании Польши. Нужно было заручиться поддержкой ее населения на время войны, которая должна была проходить на ее территории. С этой целью великий князь Николая Николаевич по приказу его величества издал манифест к полякам с обещанием в скором будущем предоставить им широкую автономию. Этот манифест произвел прекрасное впечатление, и, когда русские войска в первый раз вступили в Галицию, население оказало им дружественный прием. К сожалению, политика уступок, намеченная императором, не была воплощена в жизнь теми, кому было поручено управлять Галицией, а стремление русифицировать все польские учреждения вкупе с настойчивыми попытками православных епископов обратить население в православие отвратило симпатии поляков от России.
Сазонов, который с самого начала был сторонником польской автономии, прекрасно понимал, что в интересах России следует удовлетворить требования поляков и провозгласить автономную конституцию для восстановленной Польши. В июле 1916 года ему удалось, несмотря на противодействие реакционных коллег, возглавляемых Штюрмером, заручиться поддержкой императора для проведения такой политики. Согласно схеме, представленной Сазоновым, предполагалось, что будущее польское правительство будет состоять из наместника, Совета министров и двух палат. Оно должно получить абсолютную полноту власти во всех вопросах, кроме обороны, внешней политики, таможни, стратегических железных дорог и общих финансов, которые останутся прерогативой центрального правительства. Штюрмер, хотя и находился в Ставке, на заседании Совета министров, созванного императором для рассмотрения этого вопроса, отсутствовал. Он сослался на необходимость срочного возвращения в Петроград, поскольку опасался, что ему не удастся набрать большинство голосов. 13 июля, когда мы с Палеологом были на совещании у Нератова, заместителя министра иностранных дел, внезапно появился Сазонов, только что вернувшийся из Ставки. Он торжествовал: победа осталась за ним, и император поручил ему подготовить манифест, провозглашавший автономию Польши. Он сказал нам, что ненадолго уедет в Финляндию на отдых. Штюрмер, однако, reculé pour mieux sauter (затаился, чтобы прыгнуть – фр.). Он знал, что ему лучше поговорить с императором не на Совете министров, а с глазу на глаз, и вернулся для этого в Ставку. Тем временем он заручился поддержкой императрицы, которая так и не простила Сазонову его попыток отговорить императора принять на себя Верховное главнокомандование, письма, в котором он просил его величество уволить Горемыкина, а также широко известной неприязни к Распутину.
Вечером 19 июля, возвратившись из поездки на острова, я застал в посольстве ожидавшего меня заместителя министра иностранных дел. Он сказал, что на следующий день в Ставку будет послан для подписи императору указ об отставке Сазонова, и, если в это дело не вмешаться, оно будет иметь для союзников самые серьезные последствия, поскольку на это место наверняка будет назначен Штюрмер. Я спросил Нератова: пришел ли он ко мне с тем, чтобы я вмешался в это дело? Просить об аудиенции было уже поздно, и я не видел для себя возможности повлиять на ситуацию. Нератов ответил, что мое вмешательство в таком вопросе, как назначение министра иностранных дел, без сомнения, может поставить мое положение под угрозу, но если ничего не будет сделано, то через двадцать четыре часа назначение Штюрмера станет свершившимся фактом. После этого он меня оставил.
Обдумав этот вопрос, я позвонил своим секретарям и велел им отправить императору телеграмму следующего содержания, которую я послал в шифрованном виде через генерала Хенбери Уильямса, нашего военного представителя в Ставке:
«Ваше Величество всегда позволяли мне откровенно высказывать свое мнение по вопросам, которые прямо или косвенно влияют на успешное окончание войны и заключение мирного договора, который послужит гарантией мира в будущем. Вот почему я почтительно осмеливаюсь обратиться к Вашему Величеству по вопросу, который, я опасаюсь, может создать серьезные затруднения союзным правительствам. Я делаю это исключительно по собственной инициативе, принимая на себя всю полноту ответственности, и должен просить у Вашего Величества прощения за шаг, который, я знаю, противоречит всякому дипломатическому этикету.
До меня стали доходить настойчивые слухи, что Ваше Величество намерены освободить господина Сазонова от выполняемых им обязанностей министра иностранных дел. Поскольку я не могу просить об аудиенции, я осмелился обратиться к Вашему Величеству с призывом рассмотреть все возможные последствия, которые отставка господина Сазонова может иметь для происходящих в настоящий момент переговоров с Румынией и еще более важных вопросов, которые будут возникать по мере развития военных действий, прежде чем вы примете окончательное решение.
