Г-жа д’Юрфе отправляется вперед в Лион, вскоре за ней следуют Казанова и Марколина, которые прибыли в этот город 15 мая 1763 года. И тут от своего друга Жоспе Боно, шелкоторговца и банкира, он узнает, что Пассано, прежде него побывавший в Лионе, распространял против него мерзкую клевету и серьезнейшие обвинения, утверждая даже, что Казанова его отравил. «Он хочет, чтобы все знали, что вы величайший негодяй, какой только есть в мире, что вы разоряете г-жу д’Юрфе нечестивой ложью, что вы колдун, фальшивомонетчик, вор, шпион, предатель, нечестный игрок, клеветник, подделыватель векселей, меняющий личины, – короче, самый отвратительный из всех людей, и что он хочет явить вас обществу, но не через памфлет, а форменным разоблачением перед правосудием, к коему хочет прибегнуть, чтобы потребовать возмещения ущерба, который вы причинили его особе, его чести и, наконец, его жизни, ибо вы убили его медленным ядом. Он говорит, что в состоянии доказать все, что утверждает» (III, 76).
Положение кажется Казанове серьезным, ибо Пассано как будто готов на все. Он решился идти до конца, даже если сам окажется в тюрьме, лишь бы привести на эшафот своего врага. Более того: Джакомо, потрясенный и встревоженный, прекрасно знает, что, кроме попытки отравления, обвинения Пассано совершенно обоснованны, что его положение непрочно и опасно. Нужно немедленно действовать, защищаться, посоветоваться с адвокатом. По меньшей мере забавно видеть, что Джакомо считает Пассано грязным предателем и мерзким негодяем, тогда как он сам… Как только Казанова пригрозил Пассано принять законные меры против процесса, который тот хочет начать против него, тот уступил. Надо сказать, что он не меньший мошенник, чем его приятель, и что ему тоже не особенно хочется иметь дело с правосудием. За сто луидоров, которые дал ему Боно без ведома Казановы, обманутый обманщик отступился и покинул Лион. Такова, по крайней мере, версия в «Мемуарах». Как показывает Ривз Чайлдс, основываясь на письмах Боно к Казанове, на самом деле отступные составили всего пятьдесят луидоров и были выплачены лишь в сентябре 1763 года. Джакомо в самом деле дешево отделался…
В начале июня 1763 года Казанова приезжает в Париж, где в последний раз видится с г-жой д’Юрфе, по-прежнему продолжающей бредить. Роковым образом ответы оракула отныне темны: Казанова уже не знает, как быть, и уж, во всяком случае, с него довольно. Его затяжное мошенничество длилось не менее семи лет, он вытянул из г-жи д’Юрфе все, что мог, – не менее миллиона франков, по утверждению одного из ее наследников, то есть просто колоссальную сумму. Давно пора положить конец этому безумию, которое принесло ему все, что могло, и даже больше.
1 августа 1763 года Казанова, будучи тогда в Лондоне, получил письмо от г-жи дю Рюмен, объявлявшей ему о смерти г-жи д’Юрфе: по крайней мере, так утверждает венецианец в своих «Мемуарах». На самом деле было совсем иначе: маркиза умерла двенадцатью годами позже, в 1775 году, оставив ловкое завещание в пользу своего внука. Однако это не непроизвольная ошибка со стороны Казановы, прекрасно знавшего, как было дело, поскольку в Дуксе он получит письмо от своего друга Боно, датированное 10 ноября 1763 года, в котором, среди прочих новостей, сообщается, что маркиза в своем поместье. Зачем нужна эта ложь? Причем ложь огромная, ведь Казанова даже выдумал точные обстоятельства смерти и подробное содержание завещания: «По свидетельству ее горничной Бруньоль, врачи говорили, что она отравилась, приняв слишком большую дозу ликера, который называла панацеей. Она (г-жа дю Рюмен) сообщала мне, что нашли составленное ею безумное завещание, ибо она оставляла все свое имущество первому сыну или дочери, которым разродится, и утверждала, что беременна. Опекуном новорожденного она назначала меня, что пронзило мне душу, ибо эта история, наверное, смешила Париж не менее трех дней. Госпожа графиня дю Шатле, ее дочь, завладела богатым наследством из недвижимого имущества и бумажником, где, к моему великому удивлению, обнаружилось 400 миллионов. У меня опустились руки» (III, 198–199). Более того, Казанова упрямится. Проезжая через Турнэ после пребывания в Англии, он повстречал графа Сен-Жермена, который ему подтвердил, что маркиза «отравилась, приняв слишком большую дозу панацеи» (III, 324). Чтобы объяснить эту ложь, казановисты напоминают фразу из восьмого тома: «Я также опасался, что моя добрая г-жа д’Юрфе умрет или поумнеет, что имело бы для меня одинаковый результат» (I, 716). Неужели же к тому времени она спустилась с небес на землю? Неужели наконец осознала всю неразумность своих фантазий? Некоторые полагали, что в августе 1763 года она прислала Казанове письмо, отказывая ему отныне в своем доверии: с этого момента она, в общем-то, и умерла для него. Смерть чисто символическая. Возможно. Однако не запрещено думать, что Казанова верит или хочет верить в свою ложь, несмотря на факты. Старик из Дукса, возможно, хочет своей фантазией стереть эту историю, которая теперь кажется ему гнусной и давит на него. Также допустимо, что дабы обеспечить себе защиту перед лицом потомства, которое могло бы судить его слишком сурово, Казанова непременно хочет умертвить безумную г-жу д’Юрфе в своих писаниях. Если она всегда была безумна в своих каббалистических измышлениях, тогда на нем никакой ответственности не лежит. Казанова чист как стеклышко!
XVII. Обманывать
Вы будете смеяться, когда узнаете, что я часто без зазрений совести обманывал повес, пройдох и глупцов.
Мы в конце 1784 или начале 1785 года. Лоренцо Да Понте, автор либретто к операм Моцарта, и Джакомо Казанова в Вене. Он – секретарь Себастьяно Фоскарини, посла Венецианской республики. Они мирно прогуливаются по широкому проспекту Грабен. «И вдруг я вижу, – рассказывает Да Понте, – что он нахмурил брови, вскрикнул, скрипнул зубами, дернулся всем телом, воздел руки к небу, а затем поспешным шагом бросился вослед какому-то мужчине и схватил его за воротник с такими словами: “Вот я до тебя и добрался, убийца!” Толпа, привлеченная этим странным нападением, беспрестанно росла. Поначалу оторопев, я какое-то время оставался в стороне, не стремясь быть замешанным в общественный скандал; но поразмыслив две минуты, подбежал к нему и, взяв под руку, утащил подальше от драки. Тогда-то он и рассказал мне, жестикулируя, как человек, который более за себя не отвечает, историю старой дамы, и объяснил, что тот мужчина был Джоакино Коста, который предал его»
[79], сбежав с его шкатулкой и сокровищем.
На самом деле этот Коста, молодой невежа, много о себе думающий, но рубаха-парень, был нанят Казановой на службу в 1760 году: «Он был не лишен ума, и по этой причине глуп; я нашел это оригинальным и оставил его при себе. Я был еще более глуп, чем он», – признается Казанова в своих мемуарах (II, 512). Действительно, приняв участие в мистификации г-жи д’Юрфе, Коста сбежал с драгоценностями и кругленькой суммой денег. Вечная история старухи и прорухи. Когда Казанова встретил его в Вене, тот служил графу фон Хардиггу. «Я знал Джоакино Коста, – продолжает Да Понте, – разврат и дурные знакомства окончательно погубили его, теперь он влачил нищенское существование… Мы продолжили нашу прогулку и увидели, как он вошел в кафе, откуда вскоре вышел мальчишка и вручил Казанове записку; записка была составлена в виде четверостишия следующего содержания:
