“Казанова, не шуми; ты крал, я следовал твоему примеру. Ты мой учитель, я всего лишь твой ученик. Ты хорошо преподал мне свое искусство. Ты дал мне хлеба, я вернул тебе калач. Не грозись! Это лучшее, что ты можешь сделать”.
Эти несколько слов произвели величайший эффект; Казанова задумался; потом, расхохотавшись, склонился ко мне и шепнул на ухо: “Честное слово, этот проходимец прав”. Подойдя к кафе, он сделал знак Косте, который вышел к нему, и оба пошли бок о бок, беседуя так спокойно, словно ничего и не случилось»
[80].
В общем, рыбак рыбака видит издалека! Всю свою жизнь Казанова был на стороне авантюристов. Время от времени он даже мог оценить как знаток проделки, жертвой которых становился он сам. Однажды, на почтовой станции Леричи неподалеку от Ливорно, он заранее заплатил одной португалке за четверых лошадей, которых впрягли в его карету. Когда через некоторое время он потребовал от станционного смотрителя сдачу, тот холодно спросил с него деньги за лошадей. Ошеломление и гнев Казановы, который сначала говорил громким голосом и ругался. «Потом я понял свою ошибку, заплатил во второй раз и посмеялся над ловким плутом, который меня провел. Вот как учат жизни. С того дня я платил за почтовых лишь под хорошей вывеской. Нет такой страны, где плуты столь же изворотливы, как в Италии, если не принимать в расчет древнюю и современную Грецию» (II, 565).
Обращаясь к читателю в предисловии, Казанова не колеблясь пишет, что «всегда любил правду с такой страстью, что для начала лгал, чтобы ввести ее в головы, не знакомые с ее очарованием. Они меня не осудят, узнав, как я опустошал кошелек своих друзей, чтобы удовлетворить свои прихоти. Они строили химерические планы, и, внушая им надежду на успех, я в то же время надеялся излечить их от безумия, выводя их из заблуждения. Я обманывал их, чтобы они поумнели; я не считал себя виновным, ибо действовал не из скупости. Я оплачивал свои наслаждения из денег, призванных попасть во владение к тем, кому это противопоказано природой. Я не чувствовал бы своей вины, если бы сегодня был богат. У меня ничего нет; я все бросил, и это меня утешает и оправдывает. Это были деньги, уготованные на глупости; я изменил их назначение, заставив послужить своим капризам» (I, 8).
Никогда Казанова не отступится от этих странных нравственных принципов. Именно нравственных, даже этических, ибо Казанова будет стоять на своем: ничего безнравственного в его поступках нет. Во-первых, потому, что ложь в его глазах является необходимой пропедевтикой правды. Во-вторых, потому, что лучше использовать самому состояния, которые будут без толку потрачены и развеяны на абсурдные химерические проекты. Наконец, потому, что он выманивает деньги не ради накопительства, а чтобы немедленно их потратить, ускорить их обращение в обществе.
Правда, да он и сам это признает, Джакомо Казанова обманул в совокупности много народу, используя свой неоспоримый талант шарлатана всякий раз, как к тому представлялся случай. С ранней юности. По пути в Марторано, где он должен был занять должность священника, Казанова, страшно нуждавшийся в деньгах, продал одному греку способ увеличить объем ртути наложением на нее свинца. На наш взгляд, это очевидность, а на взгляд грека – мошенничество, потому что чистота и качество ртути от этого изменятся. Но Казанова смотрит на дело иначе: «Плутовство порок, но честная хитрость – всего лишь осторожность ума. Это добродетель. Правда, она похожа на плутовство; но через это надо пройти. Тот, кто не умеет ею пользоваться, – глупец. Такую осторожность греки называют “лисьей хитростью”» (I, 160). Надо уметь быть хитрым, искушенным, когда ты не благороден и не богат по рождению. Иначе ты круглый дурак. Для Казановы не существует абстрактной и трансцендентной морали. Существует только мораль практическая, которая учит выкручиваться в жизни, когда происхождение поставило вас в невыгодное положение по отношению к другим.
На протяжении всей своей международной карьеры авантюриста он обведет вокруг пальца множество людей. Он убежден, что несколько восстановил равновесие при разделе богатств в свою пользу, не разорив при этом своих венецианских покровителей. Они могли бы попасть и в худший переплет, наткнуться на бессовестного вора, который оставил бы их без штанов. Он же всего лишь выкачал из них немного денег, не доведя до паперти. В конце концов, они платили за удовольствие, которое он им доставлял, поощряя их фантазии!
XVIII. Лондон
Таким меня занесла Любовь в Лондон в возрасте тридцати восьми лет. Это был конец первого акта моей жизни. Второй акт завершился после моего отъезда из Венеции в 1783 году. Третий, по-видимому, закончится здесь, где я забавляюсь писанием мемуаров. Тогда комедия будет закончена, и в ней будет три акта. Если ее освищут, я надеюсь, что ни от кого об этом не услышу.
Кой черт занес его в эту проклятую Англию? Этот вопрос задаешь себе постоянно, следя день за днем за ужасными перипетиями, в которые попадал Казанова во все девять месяцев своего пребывания в Британии. Причина, по которой он предпринял это путешествие, – желание отвезти Жозефа Помпеати обратно к матери. Жалкий предлог, на самом-то деле, поскольку мальчику уже семнадцать лет, и ему вовсе не нужен опекун, чтобы отправиться в Лондон. Возможно, у Джакомо сердце не на месте после его монументального мошенничества, и он чувствует необходимость, для пущей безопасности, несколько отдалиться от Франции.
Разумеется, и речи не может быть о том, чтобы отплыть из Кале в Дувр на скромном общественном корабле, уплатив шесть фунтов. Джакомо Казанова теперь при деньгах, ведь он столько их вытянул у г-жи д’Юрфе, и он полагает, что путешествовать в подобной тесноте не пристало его общественному статусу. Напыжившись из-за огромных сумм, находящихся в его распоряжении, он строит из себя важного вельможу. Он пожелал зафрахтовать судно. Однако оказалось, что герцог Бедфорд, английский посол во Франции, прибывший из Версаля, тоже не намерен довольствоваться общественным транспортом. Он приехал в Кале после Казановы, однако его курьер утверждал, что судно было зафрахтовано заранее. Последовал великолепный обмен любезностями. Джакомо уступал корабль, при условии, что за ним сохранят три места… Герцог Бедфорд хотел оплатить переезд… Джакомо отказывался… Оба, изнуренные потоком учтивости, в конце концов достигли компромисса: поделили расходы пополам. Небольшое смехотворное происшествие, однако оно многое говорит об образе мышления Казановы. Нет никаких сомнений в том, что, изощряясь в любезностях с герцогом, носящим славное имя, он на какое-то время подумал, будто общается на равных с высшей аристократией.
Сильное ощущение необычности не покидает его ни на минуту: «Остров, именуемый Англией, отличается по цвету от поверхности материка. Море, являющееся Океаном, необычайно, поскольку подвержено приливам и отливам; вода в Темзе имеет иной вкус, отличающийся ото всех рек мира. Рогатый скот, рыба и все съестное отличается по вкусу от того, что едим мы, лошади особого вида, даже по своему облику, а люди обладают особенным характером, свойственным всей нации, который заставляет ее уверовать в то, что она превосходит все остальные… Сначала я увидал большую чистоту, плотность пищи, красоту загородных мест и больших дорог; восхищался красотой экипажей, которые предоставляют на почтовых станциях путешествующим без карет; справедливостью цен на перегоны, простотой их оплаты, быстротой, с какой лошади бегут всегда рысью, и никогда галопом, тем, как устроены города, через которые я проезжал по пути из Дувра в Лондон. Кентербери и Рочестер имеют многочисленное население, хотя их ширина не идет ни в какое сравнение с их длиной» (III, 127).
