Правда, дело не зашло так далеко, министерство иностранных дел предупредило, что действия Германии уже вызывают недовольство за рубежом, усиливая разногласия с Лондоном и Парижем, где население симпатизировало красным. Кроме того, республиканское правительство Испании открыто поддерживал СССР. Ситуация все больше обострялась. Европейские великие державы разделились на явно конфликтующие между собой группы. Министерству иностранных дел оставалось только делать хорошую мину при плохой игре, невзирая на военные и политические решения, принимавшиеся в рейхсканцелярии Гитлера.
И в чисто технических вопросах внешнеполитическая машина не могла работать обычным образом. В частности, обычно освещением внешней политики в прессе управляла пресс-служба министерства иностранных дел. Теперь рейхсминистр пропаганды Геббельс стал проводить свою собственную политику в отношении иностранных государств. В результате возникал неразрешимый конфликт компетенций.
Даже Риббентроп, стремившийся к профессионализму, не смог преодолеть этот конфликт. В качестве преемника Нейрата ему так и не удалось убедить руководство страны, что общение с прессой и радио по вопросам внешней политики должно находиться исключительно в компетенции министерства иностранных дел. Любой, кто читал внешнеполитические материалы в прессе Третьего рейха или слушал радио, видел, что все их содержание определялось потребностями внутренней политики.
Даже внутри министерства не наблюдалось единства. Так, в Вене представителем Германии оказался фон Папен, который не подчинялся министерству иностранных дел, а подписанное в июле 1936 года австро-германское соглашение готовилось практически без участия министерства иностранных дел. И Риббентроп, ставший немецким послом в Лондоне осенью 1936 года, чувствовал себя независимым и поступал соответствующим образом. В министерство регулярно поступали его сообщения и оценки политической ситуации в Англии, но все реальные шаги и планы согласовывались непосредственно с Гитлером, который долго оставался безответственным советником Риббентропа.
Насколько мне известно, министерство не участвовало и в разработке основных положений англо-германского союзного договора, который, как позже заявил Риббентроп в одной из бесед, был предложен Лондоном, но позже (в чем он и не сомневался) был отвергнут англичанами. Говорили, что столь пренебрежительное обхождение с Риббентропом стало основой враждебности, которую он с тех пор проявлял в отношении Англии. Его трактовка происшедшего могла соответствовать истине, но, скорее всего, развитие событий было следствием неуважения к Англии. С британской стороны не было никаких предпосылок, которые смогли бы сделать возможной столь неожиданную развязку ожидаемого англо-германского союза.
Очевидцы называли другие, и более простые, причины провала миссии Риббентропа в Лондоне и его враждебности по отношению к Англии. Лично мне он сказал во время войны: «Два больших дерева, такие как Германия и Англия, не могут расти рядом, не пытаясь выяснить, кто из них сильнее». Возможно, Риббентроп был всегда на подхвате у Гитлера и поставлял ему подобные хлесткие фразы и метафоры. Они были бы вполне уместными в историческом романе, но нередко оказывались явно некстати в официальной политической сфере.
Зимой 1936/37 года меня раздирали противоречивые чувства. С одной стороны, я питал отвращение к министерству иностранных дел, которое в то время, когда был избран такой опасный курс, дошло до того, что позволило забрать руль из своих рук. С другой стороны, меня тянуло в ведомство, потому что в такие кризисные времена оно необычайно зависело от своей основы, старого кадрового состава, и покинуть МИД в такую пору означало то же самое, что дезертировать с поля боя.
Поэтому мне казалось, что внутри Третьего рейха должны начаться изменения, и в январе 1937 года я надеялся, что сказанное произойдет без сильных перемен в кадровом составе и самой организации (в пользу среднего класса). Лично для меня участие в работе министерства потеряло всякий смысл, как только проводимая политика повела прямо к войне. Необходим был решительный поворот во внешней политике, для чего следовало вернуть министерство иностранных дел на подобающее ему место и т. д.
С моей стороны требовались огромные усилия, чтобы заставить себя участвовать во всем этом. Я чувствовал, что это был мой долг, но в то же время полагал, что надежды на успех практически нет. В марте 1937 года я с явным облегчением вернулся на свой пост в Берне, но оставил записку Нейрату, в которой писал, что, если мне предложат пост постоянного главы политического отделения министерства иностранных дел, я приму этот пост.
По истечении двух месяцев, из которых четыре недели были проведены в инструктивной поездке по Балканам, мы наконец переместили свой дом в Берлин. В то время мне казалось, что я представляю круг своих будущих обязанностей, но оказалось, что я даже не смогу вообразить то, что мне на самом деле предстояло сделать.
Моя личная точка зрения в связи с положением в министерстве иностранных дел в то время была следующей. В 1933 году президент заставил Гитлера взять в свой кабинет Нейрата. Заняв должность, Нейрат надеялся сохранять свою власть в качестве министра иностранных дел, обладая так называемым «динамичным характером».
Однажды его близкий друг сказал: «Константин фон Нейрат – это человек, который любит стрелять дичь из укрытия, но не станет гоняться за ней по полям». Конечно, слово «дичь» употребили в иносказательном смысле, но содержательная часть высказывания от этого не менялась. Сам же Нейрат о себе говорил, что видит свою задачу в том, чтобы выступать в качестве одного из камней, образующих запруду, не причиняя никакого вреда потоку.
Нейрат практически не видел Гитлера или встречался с ним крайне редко, возможно, из-за свойственной тому привычки действовать спонтанно, подчиняясь моменту. Вот почему его нередко обходили как на политической арене, так и в вопросах организации и устройства кадрового состава. Партийная канцелярия отвоевала себе право выносить вето в личных вопросах. Чтобы не оставаться в стороне, Нейрат должен был держаться как можно ближе к партии.
В сложившейся ситуации Нейрат назначил на должность статс-секретаря своего зятя, в то время занимавшего пост посла в Будапеште. Фон Макензен был сыном известного фельдмаршала (Августа Макензена (1849 – 1945), фельдмаршала с 1915 года. Отличился в 1915 году, осуществив, командуя 11-й армией и имея двукратное превосходство в пехоте, пятикратное в артиллерии, сорокакратное по тяжелым орудиям, Горлицкий прорыв русского фронта (с 19 апреля (2 мая) по 10 (23) июня. – Ред.), участвовавшего в Первой мировой войне, сам был гвардейским офицером и адъютантом принца. В 1920 году Макензен поступил в министерство иностранных дел и преданно и добросовестно выполнял свои обязанности, привыкнув к взаимоотношениям с властями. Возможно, он относился даже слишком ревностно к тем проблемам, над которыми мы работали.
Замечу, что Макензен не слишком стремился занять тот пост, на который его назначили, отозвав из Будапешта. Однако он охотно принимал все происходящее в партии, питавшей особую слабость к личностям, имена которых ассоциировались с героическим прошлым. Назначив его, Нейрат надеялся, что в некотором роде сможет восстановить равновесие, утраченное властями. Действительно, Макензен сделал все от него зависящее в данном направлении, пытаясь поднять престиж министерства в глазах партии.
