Когда обсуждались церковные проблемы, Риббентроп не так сильно настаивал на своем и слушал других. Вопрос о компетенции возник в связи с запросами римских иерархов. Учитывая интересы германской католической церкви, ей тем не менее запретили распространять свою деятельность за пределы границ Германии до марта 1938 года. Поскольку Ватикан еще официально не признал перемены в суверенитете, состоявшиеся после этой даты, его представителям в Германии запрещалось действовать на оккупированных территориях.
Мне лично не совсем было ясно, кому из наших высших руководителей принадлежала идея пойти против Рима. Возможно, Борману, самому преданному стороннику Гитлера. Перед этим прошла долгая дискуссия между иностранной организацией партии и представителями Вартеланда (польской территории, аннексированной Германией), в которой гаулейтер Грейзер пытался доказать существование на данной территории некой автохтонной католической церкви. Соответственно, нунцию запретили вмешиваться в его дела. Мне пришлось несколько месяцев спорить с гаулейтером по данному вопросу. Когда я наконец был вынужден подчиниться нацистским руководителям, мы с нунцием сделали все, чтобы уклониться от выполнения навязанных нам решений.
Папский нунций, реалистически мыслящий миланец Цезарь Орсениго, предпочел избегать создания бесполезных разногласий между католической церковью и Третьим рейхом по принципиальным вопросам. Однако столь дипломатичная позиция с его стороны, как мне казалось, не пользовалась поддержкой в церковных кругах. Считая, что церковь на самом деле вовсе не стремится к обострению отношений с Третьим рейхом, я не присоединялся к той критике, которой подвергался Ватикан и его представители.
Конкордат, заключенный в 1933 году с Третьим рейхом, предусматривал, как говорилось в ватиканском обращении от июня 1945 года, «противостояние всеобщему злу». Поэтому Ватикан проявлял мудрое терпение, подразумевающее, что их дело победит. Действительно, это оказалось лучше, чем любое законодательное урегулирование. Церковь преднамеренно избегала крайностей, но даже при этом не смогла отказаться от своей наступательной позиции.
Протестантская церковь была в более сложном положении, ибо, в отличие от католиков, не располагала поддержкой из-за границы. Это было подтверждено проведенным по распоряжению Гитлера интернированием пастора Нимеллера, в прошлом темпераментного командира старой германской подводной лодки. Находясь в заключении, он не мог предпринимать никаких действий против своего главного оппонента, мюнстерского епископа графа Галена. Чтобы отвести угрозу от Нимеллера и защитить других протестантов, мы не смогли опереться ни на протесты евангелического нунция, ни на внешние силы. Фактически, если бы король Швеции или президент Финляндии предпринял какие-либо шаги в пользу германских протестантов, это сильно поддержало бы их.
В похожей ситуации находились и евреи. Многочисленные человеческие несчастья и несправедливости войны сильнее всего отразились в судьбе, постигшей евреев. (Менее известен, но, видимо, еще более страшен геноцид, которому подверглись белорусы (погиб, по разным данным, каждый четвертый или каждый третий белорус, 2,2 – 2,5 миллиона человек – в основном в ходе карательных акций немцев и их прислужников из латышских и эстонских формирований), а также сербы – каждый пятый серб (около 1,5 миллиона) погиб в боях либо (мирное население) от рук хорватских фашистов-усташей и части боснийских мусульман, прислуживавших немцам. – Ред.) Их единственной защитой оказалось сочувствие мировой общественности. Глубокая ненависть Гитлера к евреям, приобретенная в молодости в Вене, была перенесена им в Германию (где укрепилась в двадцатых годах, в период революций, разрухи и национального унижения. – Ред.), где он распространил эту ненависть на все сферы жизни.
Министерство иностранных дел было косвенно связано с еврейским вопросом, поскольку он затрагивал отношения со многими иностранными государствами. В меру своих сил мы пытались использовать связи с этими странами для противодействия дискриминации и депортации евреев, осуществлявшейся Гитлером и его сообщниками.
Однако возможности наши были ограниченны, поскольку мы не участвовали в выработке способов решения еврейского вопроса, не могли обращаться к министру иностранных дел, чтобы отстаивать свои взгляды. Равным образом мы не могли обратиться ни в полицию, ни в службу безопасности, через которых мы обычно действовали из чисто человеческого чувства сострадания.
Даже такие всемирно признанные учреждения, как Международное общество Красного Креста или Римско-католическая церковь, обычно оказывавшие поддержку евреям, не считали возможным обращаться к Гитлеру или открыто высказывать свое несогласие с происходившим. Стремясь помочь евреям, эти организации избегали открытых высказываний и действий, поскольку опасались, что в условиях рейха они могут скорее навредить, чем помочь евреям.
Поняв, что лобовая атака результата не даст, мы делали то, что по-человечески оказывалось возможным в каждом конкретном случае, используя разнообразные обходные пути.
Следуя мудрому правилу адмирала Канариса, считавшего, что нельзя упускать ни одного шанса, от бесплодных демонстраций своего несогласия мы перешли к тайной дипломатии, чтобы помочь там, где предотвратить случившееся уже было нельзя. Не поднимая особого шума, мы передавали сведения о творящихся беззакониях Всемирному совету церквей и Международному обществу Красного Креста. Мои старые друзья по генеральному консульству в Женеве – Крауэль, фон Кессель и фон Ностиц – упорно сражались, отстаивая правосудие и человеческое достоинство, и, несмотря на трудности, кое-чего добивались.
Услышав о массовых убийствах евреев и других жителей России (всего на оккупированной территории СССР было преднамеренно истреблено 7 миллионов 420 тысяч человек, погибло на принудительных работах в Германии 2 миллиона 164 тысячи, от жестоких условий оккупации (голод, инфекции, отсутствие медицинской помощи) 4 миллиона 100 тысяч; всего 13 миллионов 684 тысячи, из них около 1 миллиона 200 тысяч евреев. – Ред.), находившихся на занятой нашими войсками территории, я требовал от Риббентропа, чтобы он принял энергичные действия против этих зверств в целом. Мне никогда не довелось узнать, какова была его реакция на все это. Для меня еврейская проблема в целом переросла в большую общую: как быстрее всего заключить мир без Гитлера? Пока проблему не решили, мы должны были по мере сил помогать евреям, равно как и церквям, сохранив остатки законности, безопасности, свободы и порядочности в Третьем рейхе. Следовало воздействовать на бациллу, порождавшую болезнь, а не на ее следствие.
Занимаясь проблемами, в которых он не мог опереться на свой аппарат (в еврейском вопросе, отношениях с партией, полицией и др.), Риббентроп стремился использовать более подходящие средства. В своей частной резиденции в берлинском районе Далем он встречался с бизнесменами. Одного из них, энергичного и не очень разборчивого в средствах Мартина Лютера, он даже устроил в министерство иностранных дел, поручив ему разработку предполагавшихся там реформ.
За короткое время этот реформатор поднялся по служебной лестнице в министерстве иностранных дел, добравшись до должности помощника статс-секретаря. Внешней политикой он не занимался, но во всех остальных случаях и прежде всего в кадровых вопросах был доверенным лицом Риббентропа. Мартин Лютер выступал от его имени в переговорах с полицией, другими министрами и особенно с «заклятым другом» Риббентропа Генрихом Гиммлером.
